Мысли его лихорадили разные… Особенно о евреях. Кто они такие? Зачем к нам пришли и что хотят? Как-то прибежал в институт с тоненькой брошюркой «Катехизис еврея, живущего в СССР»… И стал мне тайком показывать, боялся, как бы кто чужой не подглядел да не настучал на него куда надо… Показывает, а сам волнуется страшно, горячится…

— Ты вот это-то видел? Ты погляди, что творится-то, а? Что они с нами делают!

А я только смеюсь… А он горячится, дышит гневно.

— Чего ты смеешься? Ты сам-то ее хоть читал!

— Смеюсь, потому что смешно, — отвечаю. — А читал, когда еще в Томске был, лет пять назад… Вещица занятная, — я действительно его читал, ходил он по рукам в фотокопиях.

— Ну, это же все правда! — тычет он пальцем в страницы.

— Да, правда, — говорю, — наверное… Слишком уж на правду похоже.

— А «Протоколы сионских мудрецов» тоже правда?

— А как ты сам думаешь? Ты поставь на одну чашу весов Нилуса, а на другую тех, кто его опровергает. Кто кого перевесит? Вот и делай выводы…

— Так что же нам тогда делать?

— А ничего не делать… Жить да радоваться, — усмехаюсь я грустно. В общем-то он хороший парень, только слишком молодой, а поэтому — глупый, хоть и умный с другой стороны — читает много полезных и нужных книг. Что я мог ему предложить? Я сам ненамного постарше его, всего года на три. Ни я, ни он, ни толпа нас таких все равно никого не победит, а победит одна только вера православная.

Короче, еврейский вопрос для него одно время почти вопросом жизни и смерти был. Очень он к нему болезненно относился. Еще о казаках любил говорить, — он сам из казаков — о раскулачивании, о несправедливом отношении к казакам всех властей. А казак — птица вольная и держатель рубежей. Я ему поддакивал. Я сам к казакам всегда неравнодушен был, а уж за то, что они в Белом Движении сделали — просто голову склоняю.

Еще книжками мы с ним обменивались, я ему — какие-нибудь сильно умные, — сам еще их сроду не читал, некогда, — а он мне что-нибудь попроще, Дюма какого-нибудь… А я потом еду в Тулу на базар с приятелем-туляком и там реализую этого Дюма, продаю. Выручаю небольшие деньги, возвращаюсь в Москву, хочу какую-нибудь вещь полезную приобрести, ан нет! Деньги все обычно на чай уходили. Потому что ребята все сидят в общежитии, как галчата, рты раскрывают: «Пить-пить-пить», — говорят и на клюв показывают. Приходится бежать за чаем, а потом и с ними садиться, деваться некуда друзья… А другу — и принеси, и еще посиди с ним, успокой, а то у него душа болит.

С год, наверное, мы с этим Володей общались, можно сказать, корешами стали, пока вдруг однажды не осенило его, что я — еврей! Расколол он меня… Подходит ко мне один студент и говорит:

— Слушай, Вовка мне по секрету сказал, что ты — еврей! Вычислил он тебя…

А мне смешно: вот это довычислялся! И правда, стал он от меня бежать, шарахаться, руками отмахиваться… Я — к нему:

— Стой, Володя, куда?

Он, знай, только улепетывает и отмахивается…

Ну, раз такое дело и «вычислил» он меня, не стал я его разубеждать, мне реабилитироваться не надо. Я то, может, самый главный нееврей и был среди его знакомых, а он взял меня и «разоблачил»!

И знаться со мной перестал. Как увидит, так бежит в сторону… Вот как бывает… Вдруг открылось человеку, что он все тайны душевные не тому поверял и разговоры душеспасительные не с тем вел… Вот какой недосмотр! Он ко мне — со всей душой, а я — не тот оказался. Грустно и смешно мне стало… Ну, каждый сам выбирает себе друзей и так же прекращает дружбу, если ложь обнаруживает и подвох.

А я подозреваю, что он сам — еврей. Не целиком, конечно, — а частью, со стороны матери. Вот почему этот вопрос сильно занимал и мучил его, очень он к нему щепетильно и болезненно относился, наверное, никак не мог для себя решить: кто он сам все-таки — еврей или нет и как ему дальше поступать? И запутался вконец…

Как с Юрием Нагибиным произошло. Тот тоже всю жизнь мучился и выяснял: еврей он или нет? Только к концу жизни выяснил: оказалось — нет. Жалко. Надо было раньше узнать. А то эта сумятица и постоянный страх в сердце и голове задавили его творчество, не дали ему по-настоящему раскрыться, в другое русло завели, а ведь он действительно мог стать настоящим большим русским писателем. А то в итоге с последними своими романами, где он то на тещу, то на тестя залезет — совсем обмишурился. А мог бы действительно что-то хорошее и значительное создать, дневник-то у него — очень сильная вещь.

Тоже самое может и с Володей произойти. Сейчас он в русского патриота играет, борется с игом и засилием еврейским, и вдруг, наконец, выясняется, что он сам — еврей махровый. Хуже, если это потом произойдет, когда поздно будет. Тогда придется ему весь уклад менять, жизненную философию и внутреннее содержание. Значит — зря жил, столько времени по-пустому потратил. Боролся, да не в ту сторону.

Грустное это дело — выяснение: кто ты — русский, или татарин, или еврей? Главное — человеком будь, не носи камень за пазухой и не гадь другому, и в церковь почаще ходи…. Тогда и толк будет.

Есть где-то в мире маленькая и дремучая страна Вьетнам, мы о ней мало что знаем. Знаем только, что там джунгли сплошняком растут, как у нас в деревнях бурьян, и большие тараканы летают, как стрекозы, а вьетнамцы их ловят и едят. Еще знаем, что американцы на них нападали, хотели у них отгрызть социализм, а вьетнамцы их сами покусали сильно и социализм уберегли.

И вот приехали к нам оттуда, из этого самого Вьетнама, вьетнамцы на учебу. Человек восемь-десять. Точно сосчитать трудно, они все как по одному лекалу сделаны. Поучиться в Литинституте, поднабраться знаний и поднимать свою вьетнамскую литературу. А то у них там бананы растут, а литература никак не поспевает. Пожили мы с ним бок о бок, поглядели на них и подивились нимало.

Какие же странные вьетнамцы люди! Какая странная у них жизнь! И очень скрытная, хотя все вроде на виду… Совершенно для другого человека, не вьетнамского, — непонятная и непостижимая. А уж для русского человека особенно. У русского человека душа ко всем нараспашку, Каждый ему: кум, брат и сват.

Ходят они всегда группками, по три-четыре человека… Что на кухню идут, что в институт едут, шагают строем, как маленький отряд самообороны… И всегда улыбчивы, доброжелательны ко всем, а уж к русскому человеку — в первую очередь. Уважают, что мы их от ненавистных американцев спасли. Но все равно с легкой опаской поглядывают, наверное, немного побаиваются… а как же им не бояться? Вдруг, да кто-нибудь кулачищем-то навернет и завалится весь строй вьетнамский, все четыре человека… Потом, Россия все-таки чужая для них страна, хоть и дружественная. В ней провалиться запросто можно. Потому что дна-то у России нет, она — как бочка бездонная… Провалишься в просторы — и пропадешь, сгинешь навсегда… Конечно, страшно.

Росточка все они небольшого, как подростки, мужчины в шляпах ходят, ну раз в шляпах, значит — взрослые. Идут, лопочут что-то на своем языке, слегка гортанно, и язык у них тоже для русского уха — непривычный, как бы птичий. Странно и неприятно его слышать.

По-русски говорят совсем плохо, больше кивают и улыбаются. Как уж они учатся — нам неизвестно, но, наверное, стараются, напрягают умные вьетнамские головы, дай Бог, вместится в них прорва знаний. А уж тогда, все что надо у них там, во Вьетнаме, вызреет и поспеет, и литература — тоже.

Так и живут вьетнамские мальчишки и девчонки: тихо, мирно, водку не пьют, много места не занимают, свет не застят, посещают институт… Никаких с ними проблем нет. Одна только беда.

Как начнут они селедку на кухне жарить — хоть из дома беги. Вонь стоит — адская! А готовить они любят не спеша, чтоб вкусно было, часа по два, по три, такое у них длительное искусство приготовления пищи ритуал… А нам от этого искусства — деваться некуда! В пору водку запить. В общем, пропахла вся кухня их вьетнамскими запахами основательно. Но им-то он, запах жареной селедки, — самый наилучший и приятный, запах сытости и счастья. Пытались им объяснять, чтоб хоть как-то они аккуратней жарили, без запаха, что ли… а они не понимают. Только улыбаются в ответ, говорят что-то на своем птичьем языке и головой кивают, что согласны… И продолжают жарить селедку эту в лоханях… Горе одно с этими вьетнамцами. Не будешь же их бить за это, они — наши друзья.