Вскоре второй каморный явился – штарха так и не нашел. Погрузка как раз закончилась, а товар не шибко лежачий – испортиться может, причем довольно быстро. Что делать, решили отходить так.

Отошли, ветер и впрямь нужный, течение на первых порах помогает. В общем, нормально все. Одноглазый где не положено не болтается, сидит в каморе, не высовывается. Вроде бы даже и вовсе спит.

А на следующее утро ночная вахта тихонько каморному шепчет: пассажир-то ночью на прову вышел, за борт свесился и… только не гневайтесь, каморный, видят воды – не врем, полночи с дельфинами разговаривал. Дельфины – здоровые, у нас таких сроду не водилось, и светлее наших. А как развидняться стало, махнул им одноглазый рукой и в камору ушел.

Каморному не по себе стало, конечно, но виду он не подал, поскольку был хоть и алчным человеком, но далеко не трусливым. Однако решил он на всякий случай у одноглазого задаток попросить. Заходит в камору свою, пассажиру отданную, так, мол, и так, говорит, как насчет задатка? Одноглазый ему – знаешь, я тут с друзьями посоветовался, они сказали – раз два корабля ведем, то двум каморным и заплатить надо. Так что вот тебе два раза по двенадцать монет золотом, половину себе оставишь, а половину отдай своему другу-каморному. Да уж не поскупитесь с другом, матросам могарыч поставьте, когда на берег сойду, я ж видел, как они из-за шегл зыркали, когда я с друзьями морскими общался.

И сундучок открывает. А там – книга какая-то толстенная, да еще рукояти пистолей видны. Пошарил, вроде бы и не доставал ничего, однако запер сундучок, поворачивается – в пригоршнях золото.

Деньги каморный принял, хотя никак в толк не мог взять: если одноглазый денег в ладони нагреб, как он сундучок-то запер, руки ведь заняты? С этой мыслью и ушел из каморы.

Ветер такой был добрый, что Кафы достигли еще до захода солнца. Причалили, одноглазый с сундучком своим действительно, чин-чинарем, на берег сходит. Почти уж сошел с асигута на причал, да вдруг обернулся и каморному говорит: запомни, что я тебе утром сказал.

И затем на берег сошел.

Штарха в Кафе нашли быстро, сперва одного, а потом и другого, поэтому пути каморных разошлись: тот, что одноглазого вез, – на Синоп отошел, а второй – сначала на Джалиту, а там и дальше – на Истанбул, Мюрефте, Чанак-кале, Бозджааду, чуть ли не до самого Армуталана. Говорят, что он дошел благополучно, и ветра ему сопутствовали добрые, и воды волной не грозили.

А первый каморный наказа одноглазого моряка не выполнил: ни с другом заработком не поделился, ни даже матросам на могарыч не расщедрился. Велел сразу паруса ставить и сирокко держать.

Как стемнело, решил каморный на фашту выйти – поглядеть, что и как. За борт глянул – а рядом с сантоной дельфины стаей плывут, из воды выпрыгивают. Действительно здоровенные, белесые – никогда каморный таких не видел, хотя немало вод исходил и всяких диковин насмотрелся. И не меньше дюжины их, дельфинов. Ночь лунная была, хорошо все видно. И вдруг один дельфин высоко выпрыгивает у самого борта, поворачивается в воздухе и на каморного словно бы смотрит. А вместо глаз у него – две золотые монеты.

Каморный уж на что не трус, а оробел. Однако стиснул зубы и снова в камору спустился.

И вот тут ему по-настоящему страшно стало. В каморе-то одноглазый сидит, книгу из сундучка своего листает!

Замер каморный на пороге, дохнуть боится и бежать боится – да и куда с сантоны-то убежишь? А одноглазый его словно и не замечает, чтением поглощен. Головой качает, рот в ухмылке кривит. А потом даже вслух начинает читать:

«Много говорят о матросском братстве, не раз корабли меняли избранный курс, дабы помочь терпящим бедствие, однако что вижу я на самом деле? Блеск монет затмевает очи морякам. За золото готовы они и продать, и убить».

И к застывшему каморному оборачивается: не так ли, капитан?

Тот стоит – ни жив ни мертв. Однако сглотнул ком в горле и ответил сипло: никого, мол, я не убивал! Ни за золото, ни так. Да как же, одноглазый говорит. Перед самым Армуталаном друга твоего лихие люди перехватят. И скажут: если дашь нам двенадцать монет золотом – возьмем плату и отпустим, ничего более не отняв и никого не тронув. А не найдешь монет, не взыщи… Экипаж под ножи, сантону на дно. Ну что, капитан? Теперь как заговоришь?

Да как же, каморный отвечает. До Армуталана другу моему не меньше трех недель ходу! Как можно наперед говорить, что произойдет? Одноглазый скалится: а тому, что я в Кафе сошел, а ты меня сейчас видишь, ты не удивлен?

На это каморный не нашелся что возразить.

Запомни, говорит одноглазый. Предательство всегда начинается с малого. Первый шаг ты уже сделал. А ведь друг твой когда-то жизнь тебе спас. Когда ты в шторм под Тарханкутом попал и сантону твою на камни выбросило. Было такое?

Было, понурил голову каморный. Давно, лет двадцать назад.

А ты ему дюжину золотом зажал, да еще без всякого труда заработанную?

Тут каморный набрался смелости и спрашивает: а если я курс сейчас мистрале возьму, друга перехвачу под Джалитой и отдам ему золото? Хоть бы и все, а не только половину? Что тогда?

Не догонишь, отвечает одноглазый. Я не догоню? – вскипает каморный. Да у меня самая быстроходная сантона от Танаиса до Истра! Обещаешь? – одноглазый спрашивает. Клянусь! Завтра днем – догоню!

Ну что ж, ухмыляется одноглазый, ты сказал. Увидимся завтра.

И исчез.

Каморный потоптался немного на пороге; тут в глазах у него потемнело, пошатнулся даже, чуть не упал, а потом глядь – а он лежит у себя в каморе на топчане поверх рундука, мокрый от пота, тюфяк из-под головы под стол свалился. Дверь к асигуту на пупу открыта, а сверху серость рассветная пробивается.

Что за чертовщина, думает. Пригрезилось? Или чего?

Поднялся к тимоне – курс сирокко, как раньше, берегов таврийских, ясное дело, не видно давно. А рядом с сантоной – дельфины. Правда, обычные, серые, эвксинки.

Каморный побродил немного, потом вахту расспросил – не случилось ли ночью чудес каких. Да нет, отвечают, как вы спать под полночь ушли, так вахта и держала все время сирокко. Ветер наш, волна небольшая.

Все путем.

Вернулся каморный к себе, бутылку крепчайшего тирасского пойла из рундука добыл, откупорил, стакан хватанул – не полегчало. Второй хватанул – только горло обжег. Хватанул и третий, тут ему наконец и облегчение пришло. Сел, задумался.

До Джалиты, думает, я к вечеру, может, и поспею; ветер, правда, не тот, ну да штарх на что? Однако друг небось в Джалиту еще ночью пришел, что надо сделал да утром дальше отчалил. Где теперь его ловить? К тому же дело ли – ночные кошмары всерьез принимать? У меня товар быстропортящийся, меня Синоп ждет!

Опорожнил каморный бутылку до дна и совсем расхрабрился: с другом, шепчет он неизвестно кому, я и сам как-нибудь разберусь. И нечего меня жизни учить, кем бы ты ни был, одноглазый!

И бутылкой по столу – бум-м!

Тут в каморе на миг потемнело, над бутылкой словно бы облачко сгустилось, и голос из ниоткуда говорит: я так и думал, капитан. Не держишь ты слова. Правду мне дельфины сказали: монеты у тебя вместо глаз, когда на мир ты смотришь. Запомни: пока не найдешь ты друга своего, пока все ему не расскажешь и пока не простит он тебя – не будешь знать ты покоя. На берегу друга не ищи, только в море, на берег тебе и таким, как ты, путь заказан. И знай: даже смерть не избавит ни тебя, ни твою команду от уготованной участи, потому что забыла о вас смерть.

Каморный, конечно, здорово сдрейфил, но соображать способности не утратил: стоп, действительно, а как же, спрашивает, команда? Они-то в чем виноваты?

Ни в чем, отвечает голос. Ты, говорит, наверх иди и к команде приглядись повнимательнее.

Поднялся каморный, глядь – а на тимоне незнакомый кто-то стоит, паруса тоже чужаки какие-то подбирают. В общем, ни одного знакомого лица. И глаза у всех тоскливые и пустые.

Каждый из вас – снова голос зазвучал – ищет прощения. И будет долог ваш поиск, полон безнадеги и отчаяния. Но вы сами загнали себя на этот корабль.