Еще на что-то надеясь, он грубо ухватил жену за подбородок и, преодолевая сопротивление, повернул к себе.

— В глаза мне! — промычал сквозь зубы, зверея от бешенства.

Ростислава послушно взглянула на мужа. В это же мгновение все туманные остатки надежды тут же послушно развеялись под испепеляющими лучами ненависти, полыхнувшими в фиолетовых зрачках жены.

— Ты… когда… успела? — прохрипел он, по привычке нащупывая свой меч, хотя после прибытия в Киев так ни разу им и не опоясывался — тяжко.

Ответа Ярослав так и не дождался. Почти сразу же боль в груди неимоверно усилилась, перерастая в ослепительно яркое пламя, вспыхнувшее перед глазами, после чего он стал медленно валиться на пол.

…До самой своей смерти он больше ни разу не пришел в себя. Ростислава же хозяйничала в тереме, часами сидела в ложнице у изголовья больного мужа — словом, вела себя как примерная супруга. А уж что творилось в ее душе — кто ведает.

Вот только когда Ярослав умер, она почему-то не проронила ни единой слезинки.

Едва справили тризну, как княгиня вновь повелела собираться в дорогу. На этот раз — окончательно. Впереди ее ждали могила-монастырь и гроб-келья. Слегка утешало Ростиславу лишь твердое ощущение того, что все это ненадолго. Всего-то несколько месяцев потерпеть, ну, самое большее, полгода-год. И все. И тогда она окончательно отмучается.

Через несколько дней после ее отъезда в Киев долетели первые вести о Константине. Будто бы он на Иван-озере сбирает полки и твердо намерен отмстить ворогам за всех, кто полег на Калке.

Но Ростислава в это время уже проехала земли Смоленского княжества.

Состязание с неблагоприятной судьбой, которая ни в какую не хотела улыбаться рязанскому князю, у Константина продолжилось и на пути к Иван-озеру. Вначале один из дружинников свалился в жестокой горячке, после чего гонку продолжили вдевятером. Затем ладья, в которой плыл князь, напоролась на огромную подводную корягу, которая пропорола днище.

Словом, дни проходили под девизом «Да здравствуют приключения!» и к Иван-озеру их прибыло всего четверо, включая самого Константина.

Кстати, этот день тоже не обошелся без беды. Едва князь прибыл в расположение своих полков, как тысяцкий Позвизд доложил ему о положении дел в Ожске. Хмурясь и избегая смотреть Константину в глаза, он сообщил, что буквально за пару дней до появления князя из града прибыл гонец, который оповестил, что произошел взрыв терема, в коем проживал Михаил Юрьич.

Больше гонец толком ничего не рассказал, так что судьба Миньки оставалась пока под вопросом, но абсолютно точно было известно следующее. Во-первых, он сам находился в тот момент в тереме, а во-вторых, перед самым взрывом он зачем-то разогнал всех куда подальше.

— Ну, ежели тела не нашли, то, может, он еще и живой, — сконфуженно бормотал тысяцкий Ожского полка, по-прежнему не глядя на князя.

«Нитроглицерин, — сразу понял Константин. — Та самая бутыль с нитроглицерином, которой он нам со Славкой когда-то хвастался. Я тогда, помнится, запретил ему все эксперименты, но больше пары лет он не выдержал. И рвануло, скорее всего, во время какого-нибудь опыта. А значит… — Он зло скрипнул зубами. — Значит, остался ты один, Константин Владимирович, совсем один. Так что придется тебе, мил человек, разом за всех четверых потрудиться».

— Помощник-то его живой? — спросил он, немного подумав.

— Живой, — как-то загадочно протянул Позвизд.

— Ну хоть Сергий там остался. Значит, за Ожск можно быть спокойным, — вымолвил князь хмуро, но тысяцкий, смущенно кашлянув, робко поправил его:

— Так-то оно так, вот только не остался он там.

— То есть как не остался?!

— Сказал, что эти камнеметы, кои они с Михал Юрьичем построили, без него никто не разберет и не соберет. Опять же починка может понадобиться али еще что. Ну я и сказал, что мол… — И он, осекшись под каким-то недобрым выражением княжеских глаз, тут же изменил концовку: — А я говорю ему, тут уж токмо на усмотренье самого князя. Как я могу воспретить али разрешить без Константина Володимеровича? Никак я не могу ничего. Оно ж дело-то такое.

— Где он?! — рявкнул князь.

— Да вон у бережка возится чего-то, — торопливо указал Позвизд.

Разговор князя с Сергием получился кратким, но бурным. Горячее намерение Константина немедленно отправить парня обратно в Ожск натолкнулось на неразрешимую дилемму. Получалось, что либо он идет на монголов с катапультами, но тогда обязательно придется брать с собой и самого Сергия, либо князь оставляет парня здесь, но тогда лишается и военной техники, которую и впрямь бесполезно брать с собой без самого Сергия.

К тому же в том, что никто не обучен обращению с катапультами, попрекнуть парня тоже было нельзя. Подготовка кадров всегда, с самого первого дня возлагалась только на Миньку. Князь мог только поинтересоваться, почему был допущен пробел в столь важном деле, на что получил несколько уклончивый ответ, что, по всей видимости, Михал Юрьич для начала хотел испытать машины самолично.

Константин все-таки попросил, чтобы Сергий показал хотя бы ему самому, как собираются и разбираются эти штуковины, но уже после первого же получаса занятий обреченно махнул рукой — бесполезно. Пришлось оставить.

В просторном шатре, где собрались все тысяцкие, царило радостное и вполне понятное оживление. Наконец-то закончилось томительное ожидание, князь появился, теперь можно будет выступить в поход.

Шапкозакидательское настроение некоторых командиров полков Константин пресек сразу. Немного помедлив, он начал пересказывать все, что читал о Калке, выдавая это за официальную версию случившегося. Народ сразу посерьезнел.

«Вот так-то лучше, — удовлетворенно подумал князь. — А то ишь, герои выискались».

Вслух же произнес следующее:

— По предварительному подсчету выходит, что русских ратников было больше, чем монголов. Да с ними еще и половцы шли. Стало быть, на каждого ворога два ратника приходилось, не меньше, а победили все равно монголы. То есть они воюют не числом, а умением. О том надлежит помнить каждому. Тем более, что у нас сейчас воинов лишь чуть больше, чем у монголов.

— Выходит, мы слабее, чем те князья, что пришли на Калку? — растерянно спросил кто-то.

— Мы сильнее тем, что едины и порознь действовать не будем, — отрезал князь. — А говорил я это к тому, что сеча будет тяжкая и чтобы их одолеть, придется немало пота пролить. Да и крови тоже, — добавил он, подумав. — Теперь о главном. Известно, что татары пошли в погоню за теми, кто ухитрился сбежать с Калки. Дозоры мы, конечно, вышлем, но примерный путь врага все равно определить нужно нынче же. Давайте думать: то ли они в Переяславском княжестве, то ли уже повернули обратно, в свои степи. Если приближаются к Переяславлю — одно, а если они уже подались обратно — иное. Кто как мыслит?

«Лучше бы не спрашивал, — подумал он через пару часов. — Сколько людей, столько и мнений».

Наконец высказались все. В конечном итоге Константин принял свое волевое решение. Оно заключалось в том, чтобы основную рать усадить на ладьи и плыть по Дону до того места, где в него впадает Воронеж-река. Далее высаживаться и ждать сторожевые разъезды, которым гнать, не жалея коней, до Шаруканя[161] и до Белой Вежи.

— Навряд ли монголы минуют Шарукань при походе на Переяславль. Опять-таки не верю я, что воевода Шостак сторожи во все стороны не разослал. Тогда и решим окончательно, что да как, — подытожил он хмуро.

— А не упустим нехристей, пока стоять будем? — усомнился Лисуня.