Под конец пира Мстислав смотрел на рязанского князя настолько влюбленными глазами, что даже у его младшего зятя, почти всегда улыбчивого Даниила Романовича, слегка подпортилось настроение. О старшем зяте Ярославе и говорить было нечего — сидел чернее тучи.
А галицкий князь настолько простер свое благоволение на Константина, что даже намекнул:
— Не знаю, ведомо ли тебе, княже, что у меня три дочери имеются, из коих младшенькая лета через три-четыре заневестится.
Константин знал это и явный намек на княжну Елену понял прекрасно. Поначалу он попытался отделаться шуткой:
— А у меня как раз сыновцы неженатые имеются, — и кивнул на Ингваря с Давыдом.
Но Мстислав, решив, что рязанский князь не понял его, еще откровеннее заявил:
— Погодь о сыновцах-то думать. Тебе и самому лет-то всего ничего. Нешто естество мужское свово не требует?
— Естество-то требует, но ведь сдается мне, что с ней сейчас в ладушки сподручнее играть, нежели утехам любви предаваться. Увы, но староват я для нее.
Заметив, как тут же омрачилось лицо галицкого князя, Константин торопливым шепотом добавил:
— А главное — однолюб я, Мстислав Мстиславич. Ты уж прости меня, но сердцу не прикажешь. А кого я люблю, то тебе ведомо, — и с радостью заметил, как Удатный вновь посветлел.
— Это ты верно сказанул, Константин Володимерович. Вот только… — Мстислав, не договорив, бросил выразительный взгляд на Ярослава Всеволодовича.
— А я верю, что господь ниспошлет мне счастье, — упрямо заявил рязанский князь.
— Ишь ты какой, — проворчал Мстислав с невольным уважением, и больше они не возвращались ни к этой теме, ни к вопросу о том, как Константин собирается одолеть немцев.
Лишь перед самым отъездом в Галич Удатный поинтересовался:
— Ты роту епископу рижскому на мече давал?
— И еще крест целовал, — добавил Константин.
— Совсем худо, — вздохнул Мстислав и осведомился строго: — И как ты теперь мыслишь от слова своего отказаться?
— Там видно будет, — беззаботно ответил Константин, но, заметив, как нахмурился галицкий князь, торопливо пояснил: — Я так думаю, что они раньше меня от своего слова откажутся. Тогда уж и мне уговора не обязательно держаться.
— Ну, ежели так, то конечно, — с сомнением протянул Удатный.
Сам того не подозревая, он подтолкнул рязанского князя к новой идее, которую Константин старательно прокручивал в голове всю обратную дорогу, пока она не обрела определенные контуры.
Однако едва он прибыл в Рязань, как понял, что действовать будет совсем иначе. Внести существенные изменения в первоначальный план потребовала сама жизнь, а точнее, нежданно-негаданно прибывшие тайные послы.
* * *
И собрашася князья русские в Киеве, и решиша избрати единого над собою. Одначе понеже князь Константин себя насаждал всем, аки муха надоедлива, иных же он не желаша вовсе, порешили все оставить оную затею. И даже митрополит, там сидючи, глас подаваша за Мстислава Галицкого, а не за свово князя. Все отвергоша Константина, и все за один противу него встали.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1817
* * *
И всташа Мстислав Мстиславич, князь Галича по прозвищу Удатный, и тако рекоша: «Зрю я наидостойнейшега, и лишь единага изо всех очи мои видят — то княже резанский Константин Володимерович». И случилось тут замятня велика, и приговорили все князю резанскому допреж венца царева службу великую сполнить, дабы славу и величие Руси подъяти. И на том они крест целоваша митрополичий…
Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года Издание Российской академии наук. СПб., 1760
* * *
Предполагать, что именно произошло на этом съезде русских князей, можно до бесконечности. Во-первых, неясна причина, по которой все съехались для выбора царя. Триста пятьдесят лет стояла Русь без него, обходясь великим киевским князем, который зачастую и сил не имел, чтобы повелевать прочими, а тут вдруг на тебе — давайте царя выберем.
Итак, кто инициаторы? Я предполагаю, что ими были в первую очередь князья юго-западной Руси, а также Владимир Рюрикович Смоленский, которых поддержали новгородцы и псковичи. Цель их тоже понятна — от страха перед все более растущим могуществом Константина у них появилась идея таким образом обуздать опасного соседа.
Не знаю, как им удалось обольстить самого рязанского князя и что они пообещали ему, чтобы он согласился приехать в Киев, да это и не важно.
Далее же, скорее всего, мы имеем дело с одним из тех немногих случаев, когда, по моему мнению, более близок к истине именно летописец Филарет. При такой обширной территории и столь могучих вооруженных силах Константину было бы просто глупо соглашаться на любую другую кандидатуру в цари.
Вполне возможно, что определенная «домашняя заготовка» у князей была, но уговорить на нее рязанского князя им так и не удалось. Кстати, по поводу того, кто именно был намечен первоначально, есть указания в обеих летописях.
Но очень уж неудачно слукавил Пимен, рассказывая, что Константина в цари предлагал Мстислав Удатный. Зная его честолюбивый и вспыльчивый характер, можно утверждать, что навряд ли он выдвинул бы кандидатуру рязанского князя. А вот самого Удатного, одного из немногих, кто не воевал с Константином, вполне могли избрать, но тут встал самый могучий из русских князей, и этот выбор не состоялся.
Ну а слова склонного к литературным преувеличениям Пимена о том, что князья предложили Константину какую-то непонятную «службу сполнить», принимать за факт и вовсе не стоит. Неужто нашелся бы в то время смельчак, отважившийся даже не приказать, но хотя бы поставить в более мягкой форме некое условие, обязательное для получения царского венца? Да и что за службу можно было ему поручить — яблок молодильных принести или жар-птицу раздобыть?
Словом, здесь у Константинова любимца налицо явная передозировка предельно допустимой нормы вымысла, что заметно практически сразу.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830. Т. 3, с. 39.
Глава 10
Приди и владей
Мечи из ножен вырвем, как мужи,
Чтоб за отчизну падшую вступиться.
Там, что ни день, стон вдов, и крик сирот,
И вопли скорби бьют по лику неба,
Которое им отзвук шлет…
В. Шекспир
Развитие диких в ту пору прибалтийских племен было в точности таким же, как некогда, лет пятьсот назад, на самой Руси, то есть всем заправляли жрецы. И не важно, как именно они назывались — то ли волхвы, то ли служители Брахмы или Будды, то ли еще вычурнее и загадочнее. Не в этом суть.
Главное заключалось в другом. Именно они давали указания в любом деле, большом или малом. В их компетенцию входили все вопросы, начиная со сроков начала посева и заканчивая объявлением войны. Лишь на время боевых действий они неохотно отщипывали кусочек своей необъятной власти и со вздохом протягивали ее тому, кто поведет людей в бой. В мирное же время…
Однако времена менялись, причем так стремительно, что и прибалтийским волхвам стало понятно: если хочешь удержать власть, то надо ею поделиться. Иначе не выйдет.
Причем делиться надлежало лишь с тем, кто согласится принять ее в, так сказать, усеченном виде, то есть оставит изрядную долю и им самим. Жестокие и свирепые служители Криста, пришедшие морем, для этого не подходили. И дело не в том, что они зачем-то окунали всех в воду, а потом пели гнусавыми голосами какие-то дикие протяжные песни на загадочном чужом языке. Все это можно было бы вытерпеть, но они никому не оставляли ни крошки этой самой власти.
