Поединки богатырей были заведены еще с незапамятных времен. Первоначально именно по ним военачальники угадывали волю богов — чей воин погиб, у того и будет разбито войско. Угадывали и покорялись ей. И впрямь ни к чему излишние жертвы, если небеса уже вынесли свой приговор. Разве можно идти против, а даже если и пойдешь — не сотворишь ли самому себе излишнего худа?

Неведомо, кто воспротивился этому самым первым, не дошло его имя через века до потомков, а жаль. Был, наверное, предводителем войска, человеком не просто храбрым и мужественным, но и до безумия дерзким, не побоявшимся бросить вызов самим богам. Наверное, из славян. И решил он, что бог-то бог, но и сам не будь плох. Словом, когда его удалец пал в поединке, он, вместо того чтобы сложить оружие, ринулся в бой и… победил.

С тех самых пор и пошло. Перестали люди считать, что из-за одного побежденного надо и всем остальным покорно сгибать шею. А поединки все-таки остались. Только теперь они стали чем-то вроде гадания.

Ну а где гадание, там и приметы. Первая — самая простая. Кто одолел, у того и войско победит. Вторая поясняла, что если оба друг дружку поразили, то тут верх за тем, кто с коня не свалился. А если оба упали? Тут третья примета в силу вступала — в какую сторону у поединщиков направлены головы. Если богатырь, даже будучи мертвым, все равно тянется в сторону вражеского строя, то быть победе, но тяжкой и кровопролитной. Если к своему строю головой — нехорошо, быть беде.

А если оба вперед головами устремлены или, наоборот, к своим направлены? Тут тоже приметы имеются, но говорить о них долго, да и ни к чему. Монгола, выехавшего на поединок, звали Сеце-домох. Был он из племени хугиратов, которое гордилось тем, что именно из него вышла знаменитая Борте — жена самого Чингисхана. Потому каждый из хугиратов считал, что он великому воителю немножечко сродни. Мысленно, конечно. Вслух о таком не говорят. Такую крамолу произнести — самого себя укоротить. Немного. Ровно на голову. В самом деле, ну какие могут быть родственники у бога, особенно если он еще на земле?

Сеце-домох прославился задолго до похода на Русь. В год Желтой Мыши[169] он в битве с меркитами совершил свой первый подвиг. Тогда Сеце-домох с такой силой нанизал на копье вражеского поединщика, что даже вырвал его из седла. В таком виде он и привез к своим беспомощно болтающееся в воздухе тело врага, а потом бросил труп к копытам коня, на котором восседал Субудай-багатур.

Страшная смерть богатыря так потрясла все войско меркитов, что в начавшемся потом сражении монголы разбили их в пух и прах и гоняли по степи, как степные волки молодого пугливого джейрана.

С тех самых пор он еще девять раз выходил биться, и равных ему так и не нашлось. Последним от его рук пал аланский поединщик, который внешне выглядел даже покрепче коротконогого, косолапого Сеце-домоха.

Монгол и сейчас рассчитывал закончить бой одним ударом при первой же сшибке, но не вышло. Русич сумел увернуться, но и его копье тоже прошло мимо. Съехались еще раз.

«Ну, теперь-то точно убью», — решил Сеце-домох, направляя копье прямо в грудь Кокоре. Щит свой он изготовил так, чтобы вражеский удар, скользнув по наклонной поверхности, ушел в сторону. Он даже на стременах слегка приподнялся, чтоб наверняка.

Здесь-то и вышла промашка у кривоногого степняка. Кокора ударил с такой силой, что щит в руках Сеце-домоха дрогнул и, вместо того чтобы отвести в сторону копье русича, дал крен немного книзу.

И тут же воины Субудая разом вздрогнули от истошного рева своего непобедимого доселе поединщика, который не просто свалился с коня и валялся на земле. Он еще и орал, засунув обе руки между ног и корчась от непереносимой боли.

Вот так. Был Сеце-домох — мужчина, а теперь Сеце-домох — не пойми кто.

Кокора даже не стал его добивать, подъехал поближе, задумчиво поглядел на противника, склонив голову, смачно сплюнул в его сторону и подался обратно к своим. Но было заметно, что и он сидит в седле не совсем уверенно. Когда подъехал — стало ясно, отчего это его так покачивает. Он ведь тоже, как и Сеце-домох, главное внимание сосредоточил на своем ударе, не думая о защите, и потому монгольское копье все-таки вспороло бедро русича.

Рану перетянули мигом, но утерянной руды не вернешь. Теперь только в обоз, к телегам поближе.

А воины Субудая между тем пошли в атаку. Первая волна называлась у монголов бескровной, но это в насмешку. На самом деле бескровной она оказывалась лишь для них самих, потому что проходила без боевого столкновения, да и вооружены всадники были плохо. Ни доспехов на теле, ни копья в руке — один только лук в руках.

Зато каждый из них владел им в совершенстве. Первая стрела только летит в цель, а уж за ней вторая вдогон, и тут же третья, четвертая, а вот и пятая устремилась в полет. И валятся враги один за другим под градом стрел, а сами монголы целехоньки, потому что под таким смертоносным ливнем о достойном ответе не думается. Тут одна мысль — как бы самому от него укрыться, да понадежнее.

А он тем временем уже разворачивается и обратно. Но ливень остается, потому что сзади тоже всадники скачут. Вот такая получалась адская карусель.

А уж когда такой плотный строй перед степняками, им и вовсе раздолье. Не одна из пяти или десяти стрел — каждая вторая свою добычу найдет, только знай себе спускай тетиву.

Но вот беда, не успели они в этот раз выйти на свою коронную дистанцию в триста шагов. Оказывается, у русских арбалетчиков убойное расстояние было иным. Если противник в доспехах, то его надо подпускать шагов на пятьсот, а этих, ничем не защищенных, у которых даже одежка деревянными пластинами не подбита, не говоря уж о железных, можно завалить и с тысячи.

Плохо только, что очень уж мало было арбалетчиков. Не успели ожские и рязанские, а чуть позже владимирские, муромские, ростовские, суздальские и иные кузнецы понаделать в нужном количестве этих арбалетов. Всего-то две тысячи их и имелось. К тому же те вои, что отправились в Константинополь, добрую половину увезли с собой.

Могли и все забрать — никто не препятствовал, но не захотели — непривычно с ним, да и скорострельность с добрым луком ни в какое сравнение. Пока оттянешь рычаг ворота, взводя пружину, пока примостишь каленый болт на ложе, пока прищуришься, подгоняя мушку точно в середину прицела, — хороший лучник и пять, и даже больше стрел за это время выпустит.

Если разбираться, арбалет кроме силы выстрела имеет еще только одно преимущество перед луком — из него не столь долго обучаться стрелять. Чтоб хорошим лучником стать — годы нужны. Для арбалетчика же и две недели за глаза. Самые бестолковые за месяц осваивали. Эх, если бы их еще и побольше было.

Но хватило и тысячи, чтоб внести в монгольскую лаву изрядную сумятицу. Эта атака и нынче оправдала свое название — бескровная. Только теперь она оказалась такой не для степняков, а для русичей.

Монгольские всадники управляли своими скакунами куда лучше, чем немецкие и датские рыцари. Однако даже им, легким, тоже нужно было время на то, чтобы повернуть коней. Да и не сразу они сообразили, что происходит. В каждом из них накрепко сидел условный рефлекс, а он приказывал обязательно выйти на свою дистанцию. Пока его переломишь — вот и упущены эти драгоценные мгновения.

Хотя чего греха таить — действовали они все равно быстро. Вот только получилось еще хуже, потому что второй залп русских арбалетчиков ударил уже по остановившимся степнякам. И третий они сделать тоже успели — били в спины.