— Как-то это все… — пробормотал себе под нос юноша, но затем, вздохнув, последовал за Гильдебертом, решив, что на первых порах, пока он сам во всем не разберется, и в самом деле лучше держаться за этого здоровяка.

Князь Вячко, плененный рязанскими дружинниками под Ростиславлем, к зиме мало напоминал того бесстрашного и сурового воителя, которым он был не так давно. Укатали сивку крутые горки, а проще говоря, надорвался человек.

Испещренное шрамами тело, изрезанное глубокими продольными морщинами лицо и обильная седина на висках старили его лет на двадцать. Глядя на этого сурового мужчину, получившего изрядное число тяжких ран, и его собственная мать не поверила бы, что всего тридцать девять лет назад родила она замечательного розовощекого карапуза. На вид князю было за шестьдесят.

Что и говорить, постоянные неудачи любому прибавляют годы, а если они обрушиваются одной нескончаемой чередой, то тут у иного от обиды на несправедливую судьбу и вовсе может не сдюжить сердце.

А главное — за что ему это все?! Всегда и милостыню щедро подавал, и посты соблюдал, да и храмы христианские вниманием никогда не обделял. Правда, лишнего часу в них тоже не выстаивал, но и за это упрекнуть нельзя — не до того. Тут рука от меча устала, от немцев проклятых отмахиваться, когда ж найти время на то, чтоб лишний раз два перста ко лбу поднести? Разве что перед очередной битвой, чтоб силы небесные вспомнили, наконец, да подсобили малость.

К тому ж попусту кровь он не лил, так что должен был простить Исус,[10] но… не прощал и не подсоблял. Да и никто другой там наверху о Вячко тоже не вспоминал и помогать ему явно не собирался. Известное дело, высоковато до них, вот и не слышат они гласа вопиющего. А может, и слыхали, но уже давно отмерили русскому князю чашу страданий. Не убавлять же из нее по просьбе самого человека? Негоже оно как-то. Так что терпи да живи дальше. Как? А как сможешь.

Впрочем, бог с ними, с небесами. На них Вячко и сам особо не полагался. А вот то, что не мог получить никакой помощи на земле, — это ему было в обиду. Ведь град Кукейнос и земли вокруг него входили в состав княжества Полоцкого, где правил Владимир Борисович. Стало быть, именно он и должен помогать своему подручному, как водится меж русских князей. Ан нет.

Хотя один разок, в лето шесть тысяч семьсот четырнадцатое,[11] полоцкий князь собрал свои дружины и пошел-таки на немцев, но что толку. Так, смех один.

Постоял немного под замком Икскулем, но взять не смог. Тогда он, махнув на крепость рукой, спустился чуть ниже по Двине, добравшись до другого замка, именуемого Гольмом. В нем и всего-то засело несколько десятков немецких рыцарей с ненадежной горсткой ливов, однако и здесь дело не задалось. Постоял Владимир там одиннадцать дней, а на двенадцатый, услышав, что на море показались какие-то корабли, сразу испугался невесть чего и повелел всем садиться в ладьи да возвращаться обратно. Так и приехал в Полоцк несолоно хлебавши.

Ну разве ж так воюют?! Эх, его бы силу да князю Вячко. Уж он бы ею распорядился поумнее. А с той малой дружиной, что у него под рукой, не то что думать о наступлении — не знаешь, чем обороняться, когда с запада то и дело лезут литовцы, а с севера все ближе и ближе придвигаются крестоносцы.

Потому Вячко и решил схитрить — сам подался в Ригу к ненавистному епископу Альберту. Дескать, одолела немытая Литва. Посему предлагаю тебе половину даней, что соберу с города и со всего княжества, если ты меня — при нужде — берешь под защиту.

К тому же, если уж так разбираться, то князь ровным счетом ничего не терял. Немчура уже и так подперла его земли — что с севера, что с востока. Не сегодня, так завтра и вовсе выдавят. А тут вроде бы договор. Глядишь, удастся потянуть время. Не вечно же ему за тыном борониться. Может, сызнова Владимир Полоцкий подсобит. Опять же надежда была еще и на то, что два его неспокойных соседа, немцы да Литва, обескровят друг друга.

Альберт ласково поулыбался в ответ, на все охотно согласился и тут же всучил князю Кукейноса отряд рыцарей. Как ни отпихивался от него Вячко, говоря, что в случае литовского набега он сам пришлет гонцов за помощью, но пришлось брать. А куда денешься, когда епископ, все так же ласково улыбаясь, резонно заявил, что, пока прискачет гонец да пока из Риги подоспеет помощь, поганые нехристи уже вернутся в свои леса. А там, за густыми чащобами да непроходимыми болотами, поди-ка достань этих язычников.

Тут Вячко и в самом деле крыть было нечем. Пришлось возвращаться с немцами, хотя в свой замок он все равно никого из них не пустил. Еще чего не хватало! Селище есть поблизости, там и размещайтесь на постой.

Но и тут не слава богу получилось — похоть латинян обуяла. Это ведь только название одно, что рыцари они да монахи. На деле в первый же день гости принялись лихо задирать местным бабам подолы. Да такого беспутства на Руси не только смерды, но и дружинники себе не позволяли. Во всяком случае, действовали не так нагло, без насилия. Мужичков же, которые попытались кинуться на защиту, рыцари, не мудрствуя лукаво, вздели на мечи да на копья.

Но и тут Вячко, зажав в кулак свой норов, попытался уладить все по-хорошему — приехал с увещеваниями. Мол, негоже вы творите. Не по-христиански это, неужто самим не стыдно?

А потом повнимательнее всмотрелся в их искренне недоумевающие лица и понял: зря он все это. Ни к чему бисер перед свиньями метать. И все отличие этих, закованных в латы, от тех, что хрюкают у него в загонах, состоит лишь в одном: свиньи всегда передвигаются на четырех ногах, а эти чаще на двух, хотя и не всегда. В остальном же все одинаково. Даже волосы на голове и теле почти схожи — такие же светлые, с легкой рыжинкой.

Что же до совести и стыда, то у тех и у других все это отсутствует с самого рождения. Ни к чему оно скотине, даже если она по недоразумению уродилась похожей на человека.

Старший отряда, надменный Даниил фон Леневарден, только спустя час понял, почему к ним заявился князь и о чем толкует. Высокомерно вскинув голову, он слегка сочувственно заметил, что сервов[12] у Вячко и вправду не ахти, но пусть князь не сокрушается. Он, Даниил, обязуется после первого же набега литовцев на земли Кукейноса с лихвой возместить все княжеские потери.

Вот тут-то и не удержался Вячко да сказал ему в глаза все, что думал. И о племени их проклятом, и о совести, но больше всего Даниил скривился, когда князь заявил, что теперь понимает, почему они язычников могут крестить только силой.

— Глядя на таких служителей божьих, начинаешь догадываться, в чьем обличье дьявол по белу свету бродит, — бросил он в запале.

Хорошо хоть, что со свиньями их не сравнил. Да и то не потому, что сдержался, а просто в горячке выскочило из головы. Опять же, если подумать, то даже хорошо, что не сравнил. Негоже свиней оскорблять, ставя их на одну доску с этими. С хавроний-то вреда нет, одна польза. Опять же они — твари божьи, а эти чьи — неведомо. Скорее всего, просто… твари.

Сосед князя[13] помрачнел, но сдержать себя сумел. За плечами фон Леневардена было уже немало боев с тех пор, как он в лето тысяча двухсотое от рождества Христова вместе с несколькими сотнями других рыцарей высадился в Динаминде.