Ярослав чуть не застонал от бессильной злобы.

— А чего мне терять-то? — резонно заметил Константин. — Только если ты откажешься, то тогда уж точно первым сдохнешь. Сказал же я, что зелье надежное. А вот если выведешь меня отсюда, то как знать. Может, и получится у тебя со мной поквитаться. Жизнь — она штука сложная. Нынче я на коне, а ты у моего стремени, завтра — наоборот.

— А не обманешь?

— Когда это я слово свое не держал? — вопросом на вопрос ответил Константин. — К тому же меня сейчас больше татары заботят. Неужто ты не хочешь, чтоб я им за вас отомстил? Они же думают, что всех на Руси одолели, что могут без боязни до самого Киева идти, а тут я и нагряну.

— Рязанский князь всю Русь спасти надумал, — криво ухмыльнулся Ярослав.

— И опять ты неверно говоришь, — упрекнул его Константин. — Я — русский князь, вот что главное. А уж из какого там княжества — дело десятое, — и поторопил с ответом: — Так что ты надумал?

— А если и тебя побьют? — вместо этого спросил Ярослав.

— А вот это уже не твоя печаль, — заметил Константин и рассудительно добавил: — Тебе же лучше. Как ни крути, а ты при любом исходе будешь в выигрыше. Либо они меня одолеют — тогда тебе путь к моему княжеству открыт, либо я их — тогда они Киев не возьмут. Да и не пойдут они на него после сечи со мной. Сам знаешь, что мой пеший строй по воинскому мастерству ни в какое сравнение не идет с теми смердами, которых вы в ополчение набрали. Так что кровушки мои люди из них попьют — будь здоров.

Ярослав тяжело вздохнул. Вновь рязанец оказывался прав. Конечно, унизительно вот так, под ножом, выполнять требования, но, по здравом размышлении, он и впрямь выигрывал, причем в любом случае, как бы все ни сложилось.

— Хорошо, — нехотя произнес он, но тут же предупредил: — Мне на коне до монастыря не доехать.

— А мы верхом и не поедем. Вели своим орлам телегу подать. В ней и покатим. Только чтоб никого с нами не было, кроме возницы.

Дальше все пошло как по маслу. Единственная заминка получилась у Подольских ворот. Никак не хотела полусонная стража открывать их в неурочный час. Однако и тут разобрались быстро — чай, не гость торговый и не смерд простой в телеге сидел, а сам князь Ярослав Всеволодович, да и с ним — мать честная! — еще один, тот самый!

— Так он вроде бы в порубе? — шепнул на ухо один ратник другому.

— Верно, разобрались, — сумрачно ответил тот. — Сам, что ли, не видал, как они обнимаются?

Комфортабельным это путешествие Константин не назвал бы. Телегу немилосердно трясло на ухабах, так что из опасения случайно царапнуть своего соседа приходилось старательно отворачивать нож, при этом держа его достаточно близко от тела Ярослава.

Разумеется, лезвие не было отравленным, но если бы Ярослав понял это, то могло случиться что угодно. Тем более что правил лошадьми тот самый Кулека.

Словом, расслабился Константин лишь тогда, когда телега подкатила к Новому двору, а с высокого крыльца терема горохом высыпали обрадованные дружинники во главе с Любимом. Лишь тогда он позволил себе с облегчением вздохнуть и убрать руку с ножом.

Ярослав при этом поморщился и с ненавистью прошипел:

— Не сдержал ты слова, убивец!

Сзади на его белой рубахе расплывалось небольшое кровавое пятнышко. Очевидно, когда Константин убирал нож, он все-таки чиркнул по коже острием.

— Извини, нечаянно вышло, — развел руками рязанский князь, но тут же успокоил: — Я же совсем легонько зацепил, а ты уж в печаль впал, прямо как дите малое.

— А яд? — скривился Ярослав, с ненавистью глядя на Константина — еще и издевается, собака!

— Да это я пошутил, — усмехнулся он в ответ, с легким злорадством наблюдая, как багровеют от подступающего бешенства шрамы на лице Ярослава.

Однако долго наслаждаться его возмущением времени не было. Константин даже отказался перекусить, торопя дружинников в путь.

— Дорогу продумали? — спросил он, уже забираясь в седло.

— И смены расставили, и ладьи с гребцами наготове.

— Тогда в путь, — скомандовал рязанский князь, без сожаления оставляя посреди двора телегу с пышущим злобой Ярославом.

Проезжая мимо, Константин не удержался и крикнул:

— Ты подорожник приложи, и всего делов.

Ярослав продолжал наливаться злобой всю обратную дорогу до Киева и решил хотя бы на словах поквитаться с бессовестно надувшим его рязанцем, поэтому в ответ на тревожный вопрос Ростиславы торжествующе выпалил:

— Не освободить теперь Константина киевлянам — сдох он.

За Кулеку, если княгиня решит его расспросить, Ярослав был спокоен. Предупрежденный дружинник будет молчать — слова не выжмешь.

— Ты убил его? — ахнула побелевшая как снег Ростислава и, не дожидаясь ответа, без сил опустилась на лавку — ноги не держали.

— А тебе что за печаль? — грубо заметил князь.

— Тебе не понять, — сухо ответила Ростислава и, закрыв лицо руками, выбежала прочь из светлицы.

Наутро до Ярослава, едва он встал с постели, донесся какой-то шум. Вышел из ложницы — так и есть. Девки бегают, мамки узлы вяжут, а дюжий холоп Митрюня, пыхтя и отдуваясь, тащит вниз тяжелый ларь. По всему видно, что княгиня куда-то засобиралась, причем спешно.

В ответ на возмущенный вопрос мужа — куда это она без его дозволения? — Ростислава сухо заметила, глядя в сторону:

— В Новгород уезжаю, а там в монастырь уйду, в Михалицкий, что на Молоткове. Бабка моя в нем скончалась, да и мать недалече захоронена. — И грубовато осведомилась: — Тебе-то что?

При этом она с тоской подумала про опрометчиво данное обещание даже и не помышлять больше о том, чтобы наложить на себя руки.

А как не дать? Если б Ярослав перед нею был, а то милый батюшка, Мстислав Удатный. Очень уж он встревожился, когда узнал про случившееся на Плещеевом озере. Чуть ли не на коленях умолял он ее, чтобы не губила она своей души, и впредь, что бы ни стряслось, ни в коем разе сама расправу со своей жизнью не чинила. Вот и пришлось ей поклясться перед иконой и поцеловать крест.

Теперь ее любимого больше не было. Тот, что стоит перед нею, — иной. Он — венчанный, а это большая разница. Порой даже слишком большая. Так что теперь ей одна дорога — в монастырь. Та же смерть, только мучительная, растянутая во времени.

«Вот и проваливай! — хотел крикнуть Ярослав. — Все равно ты мне четыре лета как не жена со своими бабскими болячками. А я себе — свистнуть только — мигом другую сыщу!»

Но пустота, внезапно образовавшаяся в груди при известии о ее отъезде, заставила его произнести вслух совершенно иное:

— А может, погодишь малость? Уж недолго тебе со мной осталось мучиться, — неожиданно даже для самого себя попросил он с непривычной мягкостью в голосе. — Умру, а там поступай как знаешь.

Ростислава впервые за время их разговора взглянула в глаза мужа и поняла: не врет. И впрямь чует, что вот-вот. Она немного подумала. Конечно, отвратно еще несколько дней провести рядом с убийцей любимого человека, но, наверное, так уж ей суждено.

— Хорошо, — ответила коротко и тут же повелела занести обратно все собранные пожитки в девичью, но узлов не развязывать и из ларей и сундучков ничего не вынимать.

Отдав все распоряжения, она спросила мужа:

— Твои люди зарубили Константина или иное что с ним содеяли? И что он, никого из убивцев так ножом и не пырнул? — Сама же в ожидании ответа снова отвернула голову в сторону, чтоб не смотреть на постылого.

«Да живой он, живой», — хотел было сказать Ярослав, но вдруг почуял неладное.

Сперва эта мысль была какой-то неясной, словно грозовая туча, когда она еще копится где-то там вдалеке, набирая силу. А уж затем из нее молния, да прямо в темечко полоснула — нож! Откуда ей про нож известно?! Да уж не она ли его и передала Константину?! А зачем?

И тут же новая догадка еще одной молнией в голове блеснула — про Переяславль.

«Так это что же получается?! Это ж она!.. Она и он!.. Он и она!»

А додумать и сил не оставалось. В груди сразу что-то загорелось, жечь начало. Так вот кому он своим очередным унижением обязан, да еще каким?! Ах ты ж!..