И еще одна мысль билась в сознании: а все же интересно, что он такого опасного для этих самых мекафов сделал, за что они так его ненавидят, ведут за ним охоту, так жаждут заполучить и с его помощью избавиться от других таких же… И разве от него зависит, что они хотят с его помощью убивать других таких же вот лодеров?.. Нет, совсем не зависит. Он этого не просил, он вообще-то и жизни не просил, и уж тем более этих мучений. Но они свалились на него, и, следовательно, приходилось как-то с этим справляться, переносить все это скопом и в каждом отдельном нюансе, в каждом проявлении этой жизни, потому что другой у него может и не быть…

«Или все-таки я не прав и другая жизнь тоже будет? Только как, зачем и почему именно у меня?..» И зачем же ждать этой следующей жизни, если она будет не намного легче, чем эта, которую он сейчас преодолевает, словно ледяной высотный перевал, и которую сейчас, в этот самый момент так невысоко ценит, что подумывает всплыть. Или просто открыть люк своей лодки, чтобы все эти сотни метров воды над ним прихлопнули его, как мошку. Или еще проще: вытащить силовые кабели, отскоблить от изоляции и подвести себе в район груди. Говорят, это не очень больно, потому что сердце тогда само остановится… Но ведь это самоубийство – худшее, что есть в человеке. Именно это, а не что-то другое, не способность убивать других, например.

В общем, Извеков понял, что умирает. Он подошел к такому порогу, когда даже его способность выживать, бороться за жизнь истаяла. И тогда он решил всплывать, поддался накопившейся за… за неизвестное число дней усталости. И решил, что на этот раз – все.

И тогда снова, даже без особых споров с собой, Том собрался подождать еще пару часиков или еще день-два, как получится. Из чистой вредности, если так можно выразиться, из несогласия с собой. Хотя на самом-то деле это было несогласие с теми, кто за ним охотился. И снова он ждал, ждал и следил за медленным кружением кусочков ила за стеклом, в том тонком слое воды, пронизанном аварийным освещением, которое он не хотел выключать, чтобы не свихнуться окончательно.

И лишь спустя еще много часов, тянувшихся неподъемной тяжестью, Том решил приступить к делу. Но сначала ему потребовалось хотя бы немного вернуть мозгам способность соображать. Он даже решил, что неплохо бы вывести инструкцию по всплытию на этой субмарине, исполненную зеленоватым текстом, на экран компа.

Лишь потом, когда уже стал щелкать тумблерами, сообразил, что это была уже какая-то лажа. С его-то опытом он и сам мог всплывать без всяких инструкций. Тогда Том перевел компьютерный комплекс в режим слежения за охотниками, какими бы они ни оказались. Да, это было важнее – следить за возможным появлением кораблей, или самолетов, или других машин, которые окажутся поблизости, вплоть до сигнальных буев и радарных сканеров…

Хотя при всем при том Том почему-то был уверен, что ему и приборы не нужны. Он был в странном состоянии послесна и сам был в состоянии отследить противника и дать ответ на вопрос – откуда за ним следят?

Всплывал Извеков тихо, словно крался по незнакомой прихожей, где его могут и даже должны поймать, где в любой момент включат свет, уткнут в Тома стволы каких-нибудь пушек, и прикажут сдаваться… И сбежать снова уже станет невозможно. Потому что его способность висеть в глубинной беспросветной мути оказалась исчерпана на много лет вперед.

И все же Тому хватило выдержки подниматься с проверками, иногда зависая в воде, которая медленно светлела, и неторопливо осматриваться через электронику… На удивление, вокруг пока все было чисто. Извеков не мог обнаружить присутствия кого бы то ни было на многие десятки миль в округе, может быть, даже сотни миль. Ведь он специально выбрал такой маршрут бегства, чтобы оказаться подальше от обычных путей океанских кораблей и подальше от зон, где могут разгуливать селедочные траулеры. И даже от обычных трасс самолетов… Кажется, он все сделал правильно, и если теперь у него ничего не получится, он может считать, что не виноват. Просто враг оказался слишком сильным, умным и технически оснащенным. И к тому же куда более терпеливым, чем он.

Когда Извеков поднялся на поверхность, стояла ночь. Как-то незаметно для себя он выбрал это время, чтобы… Нет, конечно, эта тьма не являлась для умных приборов сколь-нибудь ощутимой помехой. Но так ему было спокойнее, так ему, возможно по глупости, казалось надежнее.

Покачавшись на волнах – довольно крупных, балла полтора или два, – Том еще разок проверился, ничего не обнаружил и откинул люк. Вылезать не стал, но все же высунулся до пояса, чтобы подышать и почувствовать наконец над головой не океан, а небо, полюбоваться на полную луну, висевшую за некрупными и негустыми тучами. Извеков стоял так довольно долго – может, час или полтора. Ничего не мог с собой поделать. Как привык там, на дне, сидеть неподвижно и расслабленно, так и теперь стоял, освещенный лунным светом, между довольно грозных, но покатых волн, по которым его ботик скользил, как утка, ни разу даже не перевалившись через них с плеском и брызгами. Хотя, скорее всего, брызги были, просто Том их не замечал.

Лишь потом он спустился, не закрывая люк, вдохнул этот нижний, спертый и удушливый воздух еще раз и включил на всю мощь вентиляцию. С одновременным восстановлением углекислотных поглотителей. А потом, втайне торжествуя, но еще не признаваясь себе в этом, завел движки и отправился на юго-юго-запад, ориентируясь только по Луне, даже не зная еще своего положения, лишь оценивая его… Ну, скажем, как район, близкий к Азорам. То есть как начало Северо-Атлантического подводного хребта. Впереди у него должны были оказаться Бермуды, но еще не скоро. Следовало сначала миновать Северо-Американскую котловину, где глубины запросто превышали пять километров… А дальше нужно идти к Багамам, за Саргассово море, в которое он, возможно, уже вошел.

Бот набрал по приборам крейсерский ход, и Том вернулся наверх, под Луну. И дышал, дышал полной грудью. И хотя не знал, куда может прийти, его это почти не заботило. Потому что вокруг не было охотников! Он их пересидел, обманул и потому, наверное, очень хотел пить и есть, но сейчас это было неважно. Гораздо больше удовольствия Том получал от того, что воздух в кабине становился свежее и что он втекал в его легкие, уже не вызывая дурную дремоту, о которой Извеков теперь вспоминал с содроганием…

Идти вот так, когда вода плещется светлой, ясной струей по поверхности, для Тома было непривычно. Он хотел бы заглубиться, нырнуть, и в то же время ему это нравилось. Может быть, именно необычностью всей картины.

А потом выяснилось, что нырять уже невыгодно, потому что каким-то непонятным образом индикатор, показывающий степень энерговооруженности его машины, вдруг скакнул вниз. Спасатель, имеющий огромный запас хода, скис, и теперь ему едва-едва хватило бы энергии, чтобы дойти до берега. Покопавшись в приборах, подумав и поразмыслив, Том выяснил, что показания именно индикатора зарядки батарей были выведены каким-то хитрым образом не напрямую, а через бортовой компьютер, и в тот уже была зашита программка – небольшая, но подлая, как вирус, которая показывала насыщение мощностей судна, если суммарный энергозапас составлял более сорока процентов. И лишь с зарядкой менее десяти процентов прибор начинал показывать действительное состояние бортового запаса энергии.

Зачем это было сделано, Том не понял. Возможно, чтобы инспекторы, которые должны были осматривать среди прочего и спасательные средства платформ, были довольны. Но содержать машины почти на пределе их энергоемкости было невыгодно. И даже не потому, что энергия была дорога, а потому что в течение многих лет, когда бы этот спасатель находился в заряженном под завязку состоянии, его аккумуляторы изнашивались очень быстро, а вот они уже были действительно дороги, и из-за своей компактности, и потому что были изготовлены по технологиям, которые привезли на Землю мекафы.