На этот раз она даже затягивала его в ремнях не очень сильно. Скорее обозначила, что фиксирует на столе, а на самом деле лишь определила правильное положение тела. Зато через его живот провела, словно лошадиную подпругу, еще один ремень.
– А это к чему?
– Мы этой штукой почти не пользуемся, но для вас так будет лучше.
Так и пошло изо дня в день. После второго завтрака, который все в пансионате, конечно, величали ланчем, Том отправлялся на свой сеанс. Проходил его, что-то запоминал, чего-то совершенно не улавливал, потом спал почти до вечера, иногда забывая ужинать, и много времени проводил на всяких тренажерах.
Голова у него при этом работала как-то странно. Он, например, почти перестал видеть лица людей. То есть, разумеется, видел их, но какие-то особенности, индивидуальные различия, которые так много значат для нормального общения в человеческом сообществе, даже не пытался заметить, не мог их правильно расшифровать или приспособиться к ним.
Еще Извеков потерял ощущение времени. Настолько, что несколько раз его даже пришлось будить, чтобы он не проспал свой сеанс. И ему очень быстро, чуть не через два дня, выписали какие-то подкрепляющие таблетки. Как объяснила сестра на посту их коридора, это были всего лишь витамины, но Том не слишком ей поверил. У витаминов не бывает такого мерзкого вкуса. Хотя и тут случилась неожиданность: вкусовые ощущения у него вскоре тоже… отпали. Иногда он поедал в столовой отлично приготовленный салат из свежих овощей с креветками и хорошим майонезом и даже вспоминал, как набрасывался на этот же салат в первые дни, когда только прибыл в пансионат, а теперь вот… Не было в нем ни вкуса, ни запаха – словно бумагу жевал.
Потом механические формулы и чертежи устройств как-то незаметно завершились, и пошли такие вещи, о которых Том раньше не догадывался. Какие-то жутковатые многомерные пространства, описанные самыми мудреными формулами, и даже схемы искусственной гравитации… Зато выяснилось, что все это тесно увязано с проблемой управления временем. Хотя основное время, разумеется, как текло через него и сквозь остальной мир, так и продолжало свою работу, не замечая, насколько Тому туговато приходится его осознать. Потом, тоже совсем неожиданно, когда Извеков даже и думать забыл о том, что волновался о своей неспособности что-либо усваивать, накатили какие-то общественные науки. Разнообразные модели ответственной власти, учет социальных сигналов от разных элементов общества и даже какие-то выборные технологии – например, требования к кандидатам на тот или иной пост… Оказывается, это все тоже можно было просчитать и даже предсказать, кому это занятие по силам, а кому нет. Кажется, это все уже называлось психосоциологией, или актуальной теорией социума, или чем-то схожим.
К тому времени Тому запала идея покритиковать философию в прежнем, еще земном, до Завоевания, ее исполнении. Случилось это так. Извеков прогуливался по библиотеке, рассматривая разные томики, иногда листал некоторые, но видеть мертвый текст, написанный на листах, а не мелькающий в глубине сознания, было странновато. Он не очень-то и старался, но вдруг увлекся. Интересно же было написано! Он и присел за столик у окна.
Помимо интереса, некоторые вещи выглядели довольно наивно – например, признание природы человека скалярной величиной. Хотя на самом-то деле всем известно, что это волновая и субстанциональная переходная, поэтому и подходить к ней нужно не с конечными пропорциями, а математическими рядами. которые тут, конечно, могли быть немного модифицированы…
В общем, Том сидел и смеялся почти в голос, настолько это было любопытно. Но все же читал, потому что помимо выводов идея постижения мира у автора была почти идеальной. Том даже не догадывался, что возможно вот так легко и просто все построить на идее развития сознания и продвижения к абсолютному знанию, которого, конечно, не достичь, находясь внутри исследуемой системы связей. По этому поводу Извеков вспомнил неплохие выкладки Винера. Но сам автор, похоже об этом не догадывался. Он мог этого и не знать – уж больно устаревшая иногда у него применялась терминология, над которой, кстати, тоже можно было неплохо посмеяться…
И вдруг эта забавная книжица выскользнула из пальцев, и перед Томом, потешающимся и наслаждающимся от души, предстала его медсестра, которая и вырвала книжку.
– Что вы делаете?! – строго, словно воспитатель в детсаду, спросила она.
– Читаю, – удивился Том. – Забавная штука выходит, знаете ли. Этот парень, то есть автор…
Сестра посмотрела на обложку, но книгу, впрочем, не закрыла, зажав листы пальцем.
– Это Иммануил Кант.
– Хорошо, – согласился Том. Он привык соглашаться с этой женщиной. – Герр Кант не знал, что толкованием его априорных форм занималась герменевтика, и если бы он привлек эту дисциплину хотя бы для комментария, тогда бы и сам…
– Смеялся над Кантом! – почти с отчаянием сказала сестра. Она уронила руки и едва ли не беспомощно посмотрела на девушку в белом халатике за столиком выдачи. Кажется, именно она и позвонила сестре по поводу Тома. Внезапно в ее глазах появилась льдистая твердость. – Вот что, Извеков, идите к себе в палату. Я просто не рекомендую вам нагружать голову еще и такими сложными сочинениями.
– Они не сложные, – привыкший к безоговорочному подчинению, Том поднялся, собираясь к себе, и только тогда, как бы со стороны, услышал свой голос: – Мне это на самом деле показалось… забавным. А все-таки жаль, что герр Кант так однобоко толковал абсолют… Слишком поверхностно.
Отправившись к себе, Извеков с удивлением обнаружил, что подобное состояние у него однажды уже было, после школы, когда он вдруг перед поступлением в институт обнаружил, как много знает и как это здорово – много знать…
Но спустя некоторое время, ворочаясь в своей кровати и привычно раздумывая над всем произошедшим, Том вынужден был изменить суждение. «Все это у тебя вроде протеза, – думал он, уже отчетливо жалея, что сестра застукала его за чтением. – У Канта все само росло, естественно и натурально. Он пробивался к знанию, преодолевая множество настоящих, а не выдуманных препятствий. Он работал, а ты… Вроде как для тренировки на тренажере с бесконечной лентой бегаешь, которую к тому же толкает электромотор».
И уже поздно вечером Извеков с полной для себя неожиданностью обнаружил, что у него другой сосед – не волосатый, мечтающий разбогатеть пьяница. Этот другой был вежливым мужчиной с короткой стрижкой. Пил он только воду из пластмассовых бутылок. Тогда Том даже заволновался немного. О себе, естественно. Поэтому поднялся и отправился на пост к сестре, которая всегда находилась в коридоре. Сестра смотрела по маленькому, не больше ладони экранчику какой-то сериал, и в наушниках, чтобы никому не мешать или чтобы никто ей не мешал. Том спросил ее, давно ли ему поменяли соседа по комнате.
– Какой сосед? – удивилась сестра. – Сегодня никого нового не привозили.
– Нет, я о том волосатом, который жил у меня в комнате прежде. Он экономику учил и предпринимательство… Его после заливок санитары на руках приносили.
– А, вы о том… Нет, гражданин, путаете вы что-то. Его уже месяц как нет, за это время с вами жил еще один, худенький такой, он недолго продержался.
– Еще один?! – Том был поражен. Он-то ничего не заметил. – А он когда уехал?
Сестра теперь внимательно наблюдала за ним, отложив наушники. И все, кажется, понимала.
– Давно, больше двух недель… – Она вдруг улыбнулась, но как-то ненатурально, словно пыталась скрыть свои мысли. – Вы не волнуйтесь, что не заметили худенького. Такое с «умниками» бывает.
– С какими умниками?
– Вроде вас. Которым много заливают. У них иногда не то что недели – месяцы выпадают. – Девушка по-прежнему улыбалась. – Такое случается.
Вот тогда Извеков и решил поутру обязательно сходить к врачу и узнать, каков его статус, по мнению наблюдающих его специалистов. Но спал он, как всегда в последнее время, отлично.
