Устаешь жить бесплатно. Какой-то я лишний во всем. Зачем ты меня сделал, бог?

Онанировал на телевизор, кое-как спустил и вдруг от голода и горечи съел свою сперму. Клейстерный запах.

В пещере играли в карты и монотонно разговаривали. Зашла черная пантера и чесалась в комнате моего глаза. Я лежал обугленный под одеялом и думал, что уже не встану, и эти мысли все больше становились реальностью. Мочился в банку и сливал в форточку. А потом и мочиться перестал. Ничего уже не надо было делать, не хотелось курить, не хотелось женщин. И даже голод уже не мучил. Мыслей о самоубийстве не было, просто умирал, как томагочи.

— Его нет дома! Он на работе, в камандировки… Свои, бля, все дома сидят! Свои…

Открылась дверь, и повалились узлы, загремела гитара. Я приподнялся — советский, аккуратный и смешной чемодан, похожий на самого Димку; маленький телевизор и видеомагнитофон «Грюндиг», видеокассеты с мультиками для Димкиной работы в «Союзмультфильме», странный парфюм «DRAGON NOIR». И эта его книжка «Голый завтрак», которую я всегда видел у него в общаге.

— Анварка, так ты здесь! — Он протирал запотевшие очки и щурился.

«Здесь», — хотел сказать я, но только захрипел.

— Анварка, как здесь жить?! Сарай, ёпть! Там какие-то гамадрилы ходят! — Он испуганно засмеялся и шмыгнул носом. — Уже червончик у меня стрельнул, этот мужик, Анатоль. Я даже среагировать не успел. А-на-толь, бля!

— Да, Дим, у меня тоже.

— Сюда даже девушку приличную стыдно привести… И-ё-о, а ванну ты видел?! — Он достал пузырек и закапал в нос. — Ваа-ще говорить нэ могу.

— Пройдет, Дим.

— Пройдет, — засмеялся, захрипел носом. — Хронический гайморит, бля.

— A-а. Ну как дома, Дим?

— Нормально, Анварка, — сказал он и ушел сморкаться в шкаф слева, где уже начал развешивать свою аккуратную одежду мальчика-отличника. — Нормально, ни дня без грамма.

— Я-асно, Дим.

— Так, Анварка, может, как всегда, а? Я сейчас мясо приготовлю, а ты сходи в магазинчик… бля, Анварка, ты смешной какой-то… ты в запое, что ли?

— Да-а, есть маленько, — ноги мелко дрожали. — Что пить-то будем, Дим?

— Только не коктейли! Надоели коктейли. Вина что ли красного взять?

— Точно, Дим, мясо же все-таки.

Собирался и, казалось, что нас трое, оборачивался. Брел в магазин и смеялся по дороге, вспоминая, как Димка недовольно бурчал на кухне: «Твою мать, это тараканы, что ли?!»

Прикольный этот Димка. Твою мать, это тараканы что ли?.. И так аккуратно раскладывал зимние шерстяные трусики, платочки, полотенца, чувствуется, что мама ухаживает за ним, заботится, думает, как он там, в Москве…

— «Хванчкару», пожалуйста, вон, та, которая за тридцать.

Выгреб листовки из ящика. Еще на лестнице я услышал музыку.

«Опять Меладзе слушает, прикольный этот Димка!»

— Дим, я «Хванчкару» взял.

— Ты знаешь, что Хванчкара — это маленькая деревня в Грузии, и у них маленький виноградник, а здесь в Москве это вино разливают тоннами.

— Поддельное, значит, но оно вкусное, Дим, я пил.

— А, действительно, какая нам хрен разница?

— Дим, вот все-таки, как ты так вкусно готовишь суп, а?

— Да, Анварка, — засмеялся он, подняв голову с гладко зачесанными назад волосами, блестя круглыми очками. — Крошу все подряд туда.

— Ты повар настоящий, на самом деле.

«Она была актрисою и даже за кулисами играла роль, а зрителем был я, — пел Меладзе. — В душе ее таинственной скрывались ложь и истина, актрисы непростого ремесла».

— У нас сегодня какой-то вечер достижений Грузинской культуры, Дим.

— Что ты говоришь? Ага, вкусное, на самом деле, наливай, — сказал он. — Буду знать теперь. «Хванчкара».

«Красота актрисы так обманчива и влечет напрасными надеждами. Ничего слова ее не значили, и в душе моей все по-прежнему».

— Зачем ты это слушаешь, он что, нравится тебе, Дим?

— Знаешь, Анвар, — сказал он, жмурясь за очками. — Ведь он это про меня поет, про мою бывшую жену. Вот все точно так и было: она тоже была актрисой, играла роль даже в нашей жизни, а сама изменяла мне, а я верил ей.

— Да, Дим, извини.

— Стоял уже за кулисами нашей жизни, а все верил ей. Правду говорят, что про свою жену узнаешь самым последним. Смешно и очень верно, это так. Тупо, смешно и верно.

— А она кто у тебя была по гороскопу?

— Телец.

— Ну-у, Дим, Телец не подходит Деве.

— А все говорят, что подходит. Все гороскопы, которые я читал. Есть счастливые союзы, Анварка.

— Точно, все говорят, но на самом деле абсолютно не подходит, точно тебе говорю, Дим!

— В этот раз с дочкой встречался, — сказал он. — Гуляли с ней так долго, потом отводил ее домой. И знаешь, Анварка, я задумался о чем-то и долго-долго так шел в своих мыслях, а потом вдруг как-то почувствовал ее ручку в своей руке и вспомнил про неё, что я с дочкой иду, испугался даже. И знаешь, Анварка, она тоже притихла и тихо шла, только искоса посматривала на меня, она поняла, что с папой что-то происходит, и она переживала за меня, ей тоже стало больно, как и мне, ведь мы с ней родные, связанные, а ведь она еще такая маленькая…

Он вдруг увидел, что я смотрю на его руки, на эти его большие шрамы, похожие на кривые улыбки, и я уже не мог спрятать взгляд.

— Слушай, Дим, у тебя руки такие волосатые! У тебя грузин каких-нибудь не было в роду?

— Нет, Анварка, мама говорит, что прибалты были.

— A-а… А что за книжка «Голый завтрак»?

— Не знаю, не читал.

— Я ее у тебя всегда вижу.

— А хрен знает, зачем-то таскаю с собой.

— Да, бывает такое. А ты, знаешь, Дим, как в Москве журналы издаются? Восемьдесят процентов картинок, Дим, сканируются из старых западных журналов. Мы тоже сканируем. Пиздим, короче говоря.

— Я знаю. И в музыке так же.

— Дим, знаешь, что я ненавижу больше всего?

— Что, Анварка?

— Я ненавижу пословицу: если ты такой умный, почему такой бедный?

— И я, я тоже ее ненавижу. Ван Гог был тупой.

— Дим, а как твое имя будет по-американски?

— Не знаю, ну, допустим, Джон, а что?

— А мое?

— Анджей, нет, это польское… Анди… Энди, вот как ты будешь по-американски. А что?

— Я понял, Джон, — сказал я с ленивым пренебрежением. — Ты — неудачник!

Димка закурил.

— Вот что я тебе скажу, Энди. Ты, бля, тоже неудачник, Энди.

— Как это нелепо, говорить кому-то, что он неудачник.

— Энди?

— Ну что, Джон?

— Я знаю, что у тебя есть шампанское!

— Ты видел, что ли, уже?

— Я что угадал, что ли?!

— Точно есть.

— А потому что, Анварка, у тебя всегда есть шампанское заныканное.

Я достал шампанское. Он веселился, как ребенок.

— Вот блядь, Энди, это мясо горит!

— А что, еще и мясо есть?

— Не знаю, не знаю, по-моему, уже нет. Блин, но какой-же все-таки проигрыш на саксофоне хороший — па-ба-рай-ба-пай… па-ба-рай-ба-пай… вспомнил сейчас… ани были так-сис-ты… па-ба-рай-ба-пай…

— Дим, а прикинь… дым, бля, какой… а прикинь, у нашего Юрия Владимировича пальцы короткие и когда он здоровается, такое чувство, будто у него пальцы отрублены на половину.

— А это кто?

— Да так, есть там один. Дим, я же здесь бабу недавно трахал.

— Да ты что? — посерьезнел так, замер.

— Да, в возрасте уже, Надежда. Познакомились по телефону, она номером ошиблась… У нее, Дим, видать так давно никого не было, что она смотрела на меня, вылупив глаза. И вот я это, вхожу в нее, короче, а она такая: ой, мама, я вхожу, а она: ой, мама, ой, мама, ой, мама… ей лет сорок уже, а она — ой, мама. Я как расслышал, мне так смешно стало, а она: ой, мама, ой, мама, я терпел, а потом тоже говорю: ой, папа, ой, папа. И вдвоем с ней, она: ой, мама, я — ой, папа, о-о-х мама, о-о-х, папа, ой, мама, ой, папа, причем оба серьезно так, главное, что серьезно.