Это отметил и патриарх Сергий: «От «юридического» истолкования он [отец С. Булгаков] не только не отступает, как мне кажется, а ставит его с особой резкостью»[1012].

В том же письме патриарх Сергий говорит, что подробно развивать это положение в Указе об учении отца С. Булгакова не было нужды, так как в нем отмечены только характерные черты его системы (в разделе об искуплении приписывание искупительных страданий Божеству и т. д.). Но в настоящем исследовании большое значение имеет установление связи изложения отца С. Булгакова с предшествующими изложениями учения об искуплении.

И в этом отношении развитие «юридической» теории у отца С. Булгакова следует отметить особенно.

Отец С. Булгаков продолжил и развил те ошибки в учении о Боге, к которым приводит «юридическое» объяснение искупления (см. гл. V). Отец С. Булгаков также вносит в понятие Божества сложность (противопоставление любви и правды в Боге), изменяемость[1013] и подверженность страданиям, необходимость в действии правды Божией, которая «не может остановиться», и т. д. и, наконец, употребляет выражения, несовместимые с понятием единства Святой Троицы.

На этот последний пункт следует обратить внимание, но нет нужды останавливаться на тех выражениях отца С. Булгакова, где он говорит о «как бы разрыве» Святой Троицы. При всех оговорках такие выражения недопустимы, так как или они выражают явную ересь, или не выражают ровно ничего. Следует же остановиться на таких выражениях, как «гнев Отца», «правда Отца», «жертва Отца» и т. д. К сожалению, подобные выражения употребляются в русской богословской литературе[1014], несмотря на то, что еще святитель Григорий Богослов спрашивал: «По какой причине Кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом?»[1015]; несмотря на то, что такие выражения соборно осуждены Православной Церковью[1016].

Рассуждения отца С. Булгакова тем более странны, что они расходятся и с его собственными положениями.

«Если, — говорит отец Сергий, — премудрость принадлежит только одному Лицу, значит распадается Божественное Триединство и вместо него утверждается требожие, причем на этом мнимо–христианском Олимпе боги оказываются разделены по специальностям, как и на языческом»[1017].

Но не следует ли сделать такой же вывод и из приведенных выражений «правда Отца», «гнев Отца», «жертва Отцу» и т. д.? К таким следствиям приводят С. Булгакова попытки уразуметь искупление «со стороны Божественной». Неадекватность способов познания самому предмету познания предопределяет достоинство полученных выводов.

Но отец С. Булгаков как будто не замечает «юридического» характера [своего] понимания искупления. В «Докладной записке» он утверждает: «Вообще говоря, в патристике издревле наметились два русла, именно, учение о выкупе и обожении. Я привыкаю ко второму, имеющему духовным вождем святого Афанасия Великого, отнюдь не умаляя известной правды первого… Мне нет нужды полагать здесь всего моего рассуждения об искуплении, желающие могут прочесть это в «Агнце Божием» на страницах 372—400»[1018].

Но нет нужды читать все указываемые С. Булгаковым страницы, достаточно прочесть только ту [страницу 393], которую он сам признал выражающей «сущность искупления» (неоднократно цитированную), чтобы узнать, к какому руслу примыкают объяснения автора.

Попытки примкнуть к святителю Афанасию, те положения, которые дали отцу С. Булгакову известное основание назвать свое понимание онтологическим, остаются лишь внешне связанными с теми, которые сам он считает «сущностью искупления».

Признание этой сущностью перенесения эквивалента наказания, удовлетворения правде Божией и т. д. предполагает за действиями искупления на человеческую природу значение только следствий искупления, что не отрицается и любым «школьным» изъяснением учения об искуплении.

Из откликов, которые вызвал Указ патриарха Сергия, осуждающий учение отца С. Булгакова, следует остановиться на статье Н. Бердяева[1019].

Автор, кажется, не находит достаточно сильных выражений, чтобы передать свое возмущение этим Указом. «Это церковный фашизм. От самого Указа, — пишет Н. Бердяев, — пахнуло на меня затхлой семинарщиной… Указ пропитан самым вульгарным рационализмом… Совершенно ясно, что митрополит (патр.) Сергий отрицает богословскую мысль, отрицает не только свободу мысли, но самую мысль… Указ митрополита (патр.) Сергия хочет вернуть русское Православие к тому состоянию безмыслия, в котором оно находилось в старом Московском царстве… Это есть православный нигилизм, вражда к культуре» и т. д.[1020]

Значение имеют не эти граничащие с простой бранью «замечания», но то, что скрывается за этим возмущением.

«Одно ясно, — продолжает Н. Бердяев, — он (патриарх Сергий) стоит исключительно на сотериологической почве». И сотериологичность богословия, признак Православия в богословствовании патриарха Сергия, вызывает у Н. Бердяева особое возмущение. «Это, — говорит он, — очень характерно и вполне понятно — за этим скрываются инстинкты господства и власти»[1021].

Далее начинается прямое поношение Православия — ортодоксии. Ортодоксия есть «понятие социологическое… Ортодоксия есть религиозное сознание коллектива, и за ней скрыто властвование коллектива над своими членами… Ортодоксия и истина — совсем разные понятия… Фальсификация истории есть специфическое порождение ортодоксии… Христианская реформа требует окончательного преодоления понятий «ортодоксии» и «ереси», как имеющих явно социальный и утилитарный характер, и замены их понятиями «истины» и «заблуждения или лжи» »[1022].

Одно ясно из этих замечаний — что защитник системы отца С. Булгакова далеко отстоит от «ортодоксии».

И можно вспомнить слова патриарха Сергия: «Всему свойственно развиваться: то, чего не договорил учитель, может договорить ученик, может прийти к выводам, от которых с ужасом старался отклониться учитель. В этом и состоит соблазн»[1023].

Изложение учения об искуплении отцом С. Булгаковым имеет в русской богословской науке значение и заслугу своеобразную — здесь выясняется, к какому пониманию Божества приводят идеи–понятия «юридической» теории в их логической последовательности и завершенности.

Рассматриваемые в заключительной части настоящей главы произведения профессора Н. Н. Глубоковского, Г. В. Флоровского и В. Н. Лосского не вызвали таких откликов, как труды митрополита Антония (Храповицкого) и протоиерея С. Булгакова. Но каждое из них занимает свое собственное место в русской богословской науке, обладает признаками, отличающими его от произведений, рассмотренных ранее.

Профессор Н. Н. Глубоковский и за рубежом продолжал начатые им ранее исследования по библейскому богословию Нового Завета[1024].

В этих трудах, посвящаемых обычно исследованию одной какой‑либо книги Священного Писания, иногда можно найти недостаток богословского синтеза, но невозможно отрицать глубины и основательности анализа священного текста. И в этом отношении труды Глубоковского обладают высокой степенью авторитетности и должны рассматриваться как чрезвычайно важное пособие для уразумения отдельных речений и заключенного в них догматического смысла.