Но такое понимание христианства не только не требуется его истинным содержанием, но также «не заслуживает никакого доверия, потому что оно грубо противоречит самому понятию человека о Боге»[288], оно «превращает все великое дело Христа в какое‑то чудовищно странное самоистязание Бога ради прекращения Его же собственного гнева на людей»[289].
Более того, «рассуждать таким образом, что Бог не может без наказания простить грешников, и в то же самое время утверждать, что Он все‑таки прощает грешных людей, наказавши за их грехи не их самих, а Своего Единородного Сына, значит прямо отрицать в Боге то самое правосудие, на понятии о котором только и утверждается «юридическая» сторона спасения»[290].
Для уяснения истинного понимания искупления автор обращается к апостольскому его изложению, вся сущность которого «заключалась в известии об отпущении грехов по искупительной силе крестной смерти Христовой»[291]. «Его добровольная смерть не жертва карающего Божия правосудия, но жертва спасающей Божией любви»[292], и «дело Иисуса Христа было не делом суда, а делом спасения мира от зла… Он дал им (людям) действительное оправдание перед Богом без всякого извинения их грехов»[293].
\ля спасения необходимо, чтобы человек не только избежал наказания за грех, но чтобы он перестал быть грешником. Но совершенный «грех никогда и ни в каком случае не может быть извинен человеку, потому что всякое извинение греха, в сущности, может быть только примирением с ним, вовсе не освобождением от него»[294]. Поэтому человек, чтобы освободиться от греха, должен совершенно уничтожить его в себе, сделать его таким событием, «которое было, но теперь уже не существует и не может существовать». «В наличных условиях человеческой жизни» действительность победы над грехом может утверждаться только «на основании праведной смерти человека за истину праведной жизни, потому что об одном только умершем человеке можно действительно утверждать, что он уж ни в каком случае более не может грешить»[295].
Следовательно, сами люди никогда не могли бы освободиться от греха — для этого они должны были бы все умереть, были бы уничтожены все грешники, и цель творения Богом мира не была бы достигнута.
Но мир спасает от гибели крестная смерть Иисуса Христа, уничтожившая всякий грех, «снявшая с человека всякую вину во грехе»[296], которая потому была «необходима, что она представляла то самое дело, которое нужно было совершить миру грешных существ для уничтожения своих грехов»[297].
Избрание же Богом способа спасения мира смертью Христовой объясняется из сущности искупления, «потому что искупление в том именно и состоит, что Бог сохраняет жизнь грешного мира, уничтожив его грехи, в силу которых он необходимо является повинным смерти, смертью Своего Сына»[298].
А возможность его «определяется особенным отношением Его к миру как Божественного Творца мира»[299].
Он один может «принять на Себя грехи мира (то есть считать грехи мира Своими грехами), и, значит, Своею смертью Он действительно может уничтожить их…»
«Ведь если бы Он не создал мира, то не существовало бы греха и не было бы никакой погибели от греха. Значит, хотя грех и составляет искажение и извращение Божия творения, однако он все‑таки существует лишь потому, что существует Божие творение, которое могло быть искажено и извращено»[300].
Поэтому догмат искупления неразрывно связан с догматом о творении мира, и правильное понятие об искуплении можно составить не на основании понятия о Боге как о Верховном Судии, а как о Творце мира.
А если Бог является Творцом не одного человека, но и всего мира, в том числе и падших духов, то, «если это угодно Ему, Он может принять на Себя грехи не только людей, но и грехи всех падших духов и уничтожить одним и тем же актом Своей добровольной смерти»[301].
Но крестная Христова смерть «собственно не избавляет грешника от погибели, а только дает ему действительную возможность достигнуть своего спасения»[302].
Грехи принимаются Богом не механически, Бог не отнимает их от человека, а принимает их только в том случае, когда грешник сам желает освободиться от них.
Таким образом, «в действительности искупление может совершаться лишь совместною деятельностью Бога и грешника»[303].
Но крестная смерть Христова, составляя «необходимое условие к достижению человеком своего действительного спасения»[304], не избавляет его от смерти, ибо только «воскресение умерших есть именно Божие спасение погибшего человека»[305] силою воскресения Христова.
По единству Ипостаси в воплощении Сын Божий приобщением к Себе человеческой природы «сделал вечной в Себе не какую‑нибудь индивидуальность человеческую, а всецелую природу. Так что по своей человеческой природе, как единосущный Христу, каждый человек необходимо является членом вечного Тела Христова. Таким образом, вечное богочеловечество Иисуса Христа делает для нас совершенно понятным непостижимый иначе закон воскресения, и этот закон вполне объясняет собою и непостижимую иначе необходимость всеобщности воскресения»[306].
Труд В. И. Несмелова, несмотря на резкую критику со стороны его рецензента проф. Е. А. Будрина, выдержал два издания и вызвал ряд сочувственных отзывов в духовных и светских журналах.
Во всех этих отзывах отмечается значительность и оригинальность работы автора и критика им «юридического» понимания об искуплении.
«Автор дает глубоко продуманную и блестяще изложенную философскую систему христианского вероучения… Автор со всей силой богословской аргументации вооружается против господствующего в системах христианского вероучения «юридического» представления о спасении. Заслуга автора состоит в том, что он метко вскрывает случайное происхождение этого взгляда»[307].
«Признаемся, — говорит А. Туберовский, — когда мы впервые читали «Науку о человеке» профессора Несмелова, особенно второй том этой системы, мы были поражены ее оригинальностью. После сухих как «кости семинарских учебников, после «препарированного» схоластического богословия книга Несмелова показалась нам откровением. С особым наслаждением и благодарностью автору мы прочли рассуждения о значении крестной смерти и воскресения Богочеловека, вокруг которых в то время концентрировалась наша собственная мысль. Принятие на Себя благим Творцом вины согрешившей твари, необходимость смерти не для «юридического» оправдания, а для «фактического» уничтожения греха, установление воскресения в качестве «антропологического закона» воскресением Жизнодавца (так мы тогда же формулировали значение последнего) — все это были свежие, сильные, глубокие идеи, простые, как сама истина, изложенные ясным, строго научным языком в непретенциозной форме. Удивляться нужно было смелости автора и одновременному согласию с библейско–церковным учением. В результате всей системы получалось логическое и вместе психологическое оправдание христианства, отвечавшее внешней действительности и внутреннему опыту»[308].
