Утром следующего дня хивинцы вновь налетели на русский стан, надеясь, что утомленный отряд не успеет принять меры к обороне, но их атака была отбита так же жестко, как и все предыдущие. Тогда вновь явился ханский посланник и просил извинения, сказав, что и на этот раз нападение произведено без ханского ведома туркменами и каракалпаками и что хан накажет виновных. Человека здравого такая ложь окончательно убедила бы в том, что все словесные заявления противоположной стороны не стоят и гроша, но Бекович сделал вид, что поверил им, и отправил двух татар из своего отряда с требованием, чтобы хан прислал двух ближайших к нему людей — Колумбая и Назара-Ходжу — для подписания мира. Этого поворота событий и ждали хивинцы, поэтому требование князя Бековича было тотчас исполнено и в русский лагерь прибыли приближенные хана. О мире договорились на удивление легко, причем хивинцы клялись на Коране, а князь Черкасский целовал крест в знак нерушимости достигнутых соглашений. Раз поверив в очевидную ложь, Бекович, сам того не замечая, попал в совершенно виртуальный мир, мир театра, в котором перед ним разыгрывались разные сцены с единственной целью — обмануть его. Теперь был черед Бековича ехать в ханский стан. В сопровождении 700 казаков и драгун, со свитой из двух братьев и князя Саманова Бекович прискакал в хивинский лагерь. Ему отвели отдельный шатер, показали людей, виновных будто бы в последнем налете на русский лагерь, которых водили теперь у него на виду на веревке, продетой у одного в ухо, а у другого в ноздрю. На следующий день хан принял князя Черкасского, который передал ему царскую грамоту и подарки: различное сукно, сахар, соболей, 9 серебряных блюд, 9 тарелок и 9 ложек [7] .

Хан подтвердил достигнутый мир целованием Корана, угощал Бековича и Саманова обедом, в продолжение которого играла русская военная музыка… Весь этот карнавал продолжался еще день; в конце концов хан объявил, что надлежит следовать в Хиву, и Бекович, продолжая, сам не ведая того, оставаться заложником хана, послал в лагерь Саманова с приказанием старшим офицерам следовать за ним. В двух днях пути от Хивы хан расположился лагерем у большого арыка Порсунгул. Здесь Бекович опять имел свидание с ханом, в ходе которого тот объявил, что не может разместить столь большой отряд в одном городе, и предложил Бековичу разделить его для препровождения в ближайшие к Хиве города. Казалось бы, столь грубая хитрость должна была насторожить Бековича и явить ему всю щекотливость положения, в котором он оказался: русский отряд стоял лагерем в двух верстах — ближе к ставке хана его не пускали хивинцы. Однако ж то был конный отряд, и две версты были бы преодолены в несколько минут… Но хан был столь добродушен в своем пожелании, что Бекович, как завороженный, все смотрел и смотрел на разыгрываемое перед ним действо, не понимая, что ему давно пора действовать самому: захватить хана в заложники или, оповестив драгун, ночью уйти из ханского лагеря — в любом случае прорваться к своим…

Однако… Что это?

От конвоя Бековича отделяются пятьсот человек и вместе с хивинскими посыльными скачут в русский лагерь… При нем остается всего двести драгун…

Черт возьми! Несчастный Бекович!

Он соглашается!

Майор Франкенберг и Пальчиков, выслушав узбеков, предложивших свои услуги для развода отряда на постой, отказались исполнять приказ. Два письменных приказа Бековича также не были исполнены. Нелепость приказов казалась Франкенбергу и Пальчикову столь очевидной, что только после личного общения с Бековичем и угроз предать его суду майор Франкенберг, специально ездивший в ханскую ставку, вернувшись в лагерь, передал Пальчикову, что делать нечего, надо довериться милости Божией…

Как он не понял, что с ним говорил безумный, давно и безнадежно находящийся во власти иллюзий человек, к тому же фактически пленный?

Как мог он разделить отряд, внутри которого в любом городе и в чистом поле его личная, майора Франкенберга, жизнь была бы в безопасности?

Не успел опустеть стан русского войска, а Бекович слезть с коня, отдав последние приказания, как хивинцы бросились на конвой князя и, рубя направо и налево, оттеснили его от Бековича и его свиты. Бекович и Саманов были раздеты донага и на глазах хана изрублены на куски, мертвым отрубили головы и с этими головами на пиках торжественно поскакали в Хиву.

IV

Из степного похода Бековича вернулись всего несколько человек. Среди них Ходжа Нефес, при неизвестных обстоятельствах бежавший из отряда до того, как началась резня, и чудом уцелевший казак из татар Урахмет Ахметов: на их показаниях, далеко не всегда, надо полагать, правдивых и не во всем в точности сходящихся, построен как этот рассказ, так и рассказы всех других повествователей о хивинском походе. Никто ничего здесь прибавить не может.

Не все русские в Хивинском ханстве были перерезаны: часть наиболее сильных попала в рабство; по хивинскому преданию, большой арык Палаван-Ата выкопан был русскими.

Состоялось и посольство Бековича в Бухару: хан Ширгазы в доказательство своей силы послал его голову эмиру Бухарскому, но тот не принял этого дара. Напротив, выслав навстречу хивинским посланцам своих гонцов, он повелел тем спросить у хивинцев, ест ли их хан человеческое мясо. «А буде употребляет, то б они обратно к нему посланную голову отвезли без замедления, а к нему отнюдь бы не ездили».

В Тюп-Караганскую крепость весть о разгроме экспедиции Бековича привез вдруг как с неба свалившийся Ходжа Нефес. Гарнизон был в жалком состоянии. Надеяться на возвращение князя Черкасского с победой теперь не приходилось. На военном совете было решено оставить как есть недостроенные укрепления, а самим уходить морем в Астрахань, тем более что туркмены, узнав о гибели русского отряда в Хиве, сделали несколько попыток напасть на крепость.

В Красные Воды весть о разгроме пришла также от туркмен: едва прознав о поражении русских, воинственное племя это, в ту пору жившее разбоем и работорговлей, решило взять крепость штурмом. 10 сентября, собрав большие силы, они с суши и с моря неожиданно напали на крепость и даже ворвались в нее, но были выбиты. Однако попыток своих не оставили, так что измученный гарнизон крепости принужден был оставить укрепление. Комендант крепости фон дер Винден велел укрепить валом из мучных кулей перешеек, отделявший укрепление от стоящих на берегу кораблей; эвакуация происходила под постоян­­ными туркменскими налетами; однако ж 30 октября, не потеряв ни одного человека, красноводский отряд вышел в море. Но на том испытания его, увы, не кончились. Налетевшая буря понесла суда к устью Куры, где остатки отряда и вынуждены были зазимовать. Из трех тысяч отборной пехоты, оставленных Бековичем в береговых укреплениях, весной 1718 года вернулось в Астрахань всего триста человек.

Горестная участь отряда Бековича долго была памятна народу русскому, и долго в память о том начинании жила на Руси поговорка: «Пропал, как Бекович».

Так бесславно окончился задуманный Петром первый русский поход на Индию.

V

Но был и второй.

Заговор честолюбцев

I

Стоит нам упомянуть о втором русском походе на Индию, как возникает проблема. Ибо, предполагая, что русская история нам более или менее известна, предполагая, более того, что нам более или менее ясна логика ее движения, мы рискуем зайти в совершеннейший тупик относительно того, когда бы такой поход мог состояться. Потому что движение России на Запад, овладение Прибалтикой, Белоруссией, раздел Польши — все это вписывается в логику развития империи, имеет свое обоснование во времени, свои вехи (битвы, дипломатию), своих героев. Точно так же, как продолжавшиеся целое столетие (от Екатерины II до Александра II) Русско-турецкие войны; так же, как вовлечение России в восточные дела через присоединение киргиз-кайсаков и Русско-персидские войны, что закономерно привело к завоеванию всей Средней Азии, покорению Хивы в 1873 году и окончательному выравниванию пределов империи по южной границе Туркестана в 1881 — 1883 годах. Даже такое рискованное колониальное предприятие, как основание Порт-Артура и овладение Маньчжурией, закончившееся Русско-японской войной и, как следствие, «втягиванием» в пределы гигантского тела империи слишком слабых и уязвимых колониальных отростков. Все это вяжется одной логикой, особой формой русского колониализма (приращение империи за счет близлежащих «окраин»), а все, что этой логикой не связано или ведет к нарушению целостности, округлости формы, — чревато почти немедленными драматическими последствиями. Поход на Индию был, как мы видим, совершенно вне этой логики.