Агеев Александр Леонидович (1956 — 2008) — литературный критик, эссеист, филолог, журналист, поэт. Родился в городе Иванове, окончил филологический факультет Ивановского университета. Кандидат филологических наук. С начала 1990-х годов постоянно публиковался в ведущих литературных и общественных периодических изданиях, был членом редколлегии журнала “Знамя”, в котором вел рецензионный раздел и авторскую рубрику. Был одним из учредителей Академии русской современной словесности (АРСС). С начала 2000-х годов вел авторские колонки в ежедневных газетах “Время МН” и “Газета”, а также в интернет-газете “Взгляд”.

В 2000 — 2004 годах в сетевом “Русском журнале” вел еженедельную рубрику “Голод”; часть выпусков вошла в сборник статей “Газета, глянец, Интернет: литератор в трех средах” (М., “Новое литературное обозрение”, 2001).

В 2005 — 2007 годах был членом экспертного совета литературной премии “Большая книга”.

При жизни А. Л. Агеева его стихи публиковались в ивановской газете “Ленинец” (1974 — 1983) и в сборниках “Встреча” (Ярославль, 1982) и “Антология поэзии” (серия “Библиотека ивановских писателей”, вып. 6, 2006). Была и книга “Первое слово” (А г е е в А. Начало дороги. С м о л и н Е. Стихи. — Ярославль, 1979).

Редакция “Нового мира” сердечно благодарит Ю. Ф. Рахаеву за деятельное участие в подготовке настоящей публикации.

Публикация С. А. АГЕЕВА .

Стихи Александра Леонидовича похожи на него самого. Естественно, как и положено исповеди, не предназначенной для огласки и уж тем более для публикации, они обнаженнее и откровенней, чем был он сам, — мне он запомнился достаточно сдержанным человеком. Возможно, с другими, более близкими, был он иным, но обычно поэты предпочитают себя не расплескивать, они берегут свое сокровенное до часа, когда приходят стихи.

Он был из тех особенных мальчиков, которыми дарит эту страну ее нескудеющая провинция, раненная своим смятением, своей бессонницей и печалью.

В чем суть и смысл этой печали, сразу не скажешь — горький вопрос томит уже несколько веков нашу отечественную словесность. Кто объяснит, почему народу, столь одаренному, столь недюжинному, так трудно и скупо дается радость? Агеев был истинным сыном России — в нем словно высвечивались ее возможности, ее талантливость и размах и вместе с тем — ее изначальная, фатальная неспособность к счастью.

Эта трагическая дихотомия угадывается в его поэзии, нежданно-негаданно нам явившейся, ожившей уже после смерти автора.

Леонид Зорин

*     *

 *

Зима — как провинция года,

И этому — сотни причин.

Торжественный час дымохода,

Пуховых платков и овчин.

Глядишь — и уже из проулка

Оглобли знакомо торчат.

Вот-вот, как по камешку, гулко

Подковы по льду застучат.

А валенок нет на толкучке,

За шапку — полсотни отдашь.

...Кустодиев в красные ручки

Замерзший берет карандаш.

Морозец — дойти бы до дому.

Тьфу! — встретилась баба с ведром!

Сосед во дворе по сырому

Полену гвоздит топором.

А вверх погляди-ка — над крышей,

Под небом январским седым

Веселые вензели пишет

Тот самый — отечества дым.

20 января 1978

*     *

 *

Дед тяжело помирал — не хотелось.

Комкал пижаму в лиловой руке.

Слово какое-то долго вертелось

На онемевшем его языке.

Как он давился его составными!

Но ни промолвить, ни выхрипеть — нет!

Что там рождалось? Раскаянье? Имя?

Жалоба, может, а может — совет?

Кто нам наврал, что глаза — говорящи?

Стонут глаза, умоляют, зовут.

Слово — в его оболочке звучащей

Деду хотелось успеть еще тут .

Нет! Оторвавшись от ткани измятой,

Пальцы уже не осилили жест.

Всё заглушил и замял виноватый

Плачущих родичей траурный съезд.

Солнце на трубах серебряных стыло,

Зимние листья ручьями несло.

Слово — оно не хотело в могилу,

Мертвые губы кривило и жгло.

И, атеист, я взмолился украдкой:

Господи! Так ли умру, от свинца ль —

Только позволь мне уйти без загадки,

Дай досказать, что хочу, до конца!

18 января 1980

*     *

 *

Поплакать в добрые ладони,

Как надоела колея,

Как треплет ветер на перроне

Газет промасленных края,

Как был талант — теперь уж нету,

Как был я добр — да вышел весь,

Как я устал держать планету,

А ты опять уедешь в шесть.

12 февраля 1981

*     *

 *

До конца открыта даль

Театрального романа.

Жмет таперша на педаль,

Раня ухо меломана.

А сюжет скрипит, как воз,

Рассыпаясь по дороге.

Настоящих только слёз

Не случилось бы в итоге.

18 февраля 1981

*     *

 *

Не жди от женщины беды,

Не суетись, не лги.

Не торопись воздвигнуть льды,

Укоротить шаги.

Теряешь сладко и светло,

Находишь второпях.

Тебя ли, желчного, несло

На ласковых волнах?

И все же жесты жестам — рознь.

Спокойное “не тронь”

Тебе вонзается, как гвоздь,

В спешащую ладонь.

Еще и “вы” лишь в мыслях “ты”,

А жизнь — к ногам, к ногам.

И за мгновеньем немоты

Всеобщей — гром и гам.

Но солнца тусклую юлу

Запустит новый день,

Оставив шпильки на полу

Да на бумаге тень.

1 декабря 1981

*     *

 *

Рождается новый мотив

В совсем захиревшем сюжете.

Поводья едва отпустив,

Связали из них себе сети.

Форель же, пробившая лед,

В сетях оказалась и плачет.

Ответа никто не дает

На множество “что это значит”.

Добраться до детского рта,

Чтоб слову опять не явиться,

Чтоб там — чистота, немота,

И незачем, нечем делиться.

8 — 9 ноября 1982

*     *

 *

Трижды виделись мы в кошачьем месяце.

Трогательно белела шея,

Гуще высыпали веснушки на голом локте.

Но ты была не в духе,

И я казался себе твоей ошибкой —

Маленькой, сидящей на краешке стула,

Как муха на краешке блюдца.

30 марта 1983

*     *

 *

Такой вот: краснеющий тут и там,

Погудку бубнящий одну и ту же,

Я в Нижний, как будто к святым местам,

Хочу побрести по дождю и стуже.

Там тоже не лето, там лязг и лед,

Но есть удивительный дом в овраге,