— Они мне больше не нужны. Можешь куда хочешь девать. (Кстати, одна из них, Альбина, до сих пор живет в коробке из-под шоколадных конфет.)

Почему-то не было тайной, что моя сестра не любила жениха. Но мама сказала:

— Разве можно так долго встречаться? Почти год уже.

Послушная Люда опустила глаза. И скоропалительная свадьба состоялась.

Через два месяца выяснилось: дядя в бархате — хронический алкоголик.

Пиджак, оказалось, и сшит был по назначению: для частых походов по питейным заведениям. И не только ресторанам, а везде, где наливают.

— Ну и что, что не пришел? А другие как живут? Ты жена. Ищи! — напутствовала принцессу свекровь.

Лицо ее было неприятным, сморщенным, как слоновий хобот. А глаза совсем не как у слона — злые. И принцесса ходила по полям и по гаражам в поисках своего принца. И молчала, молчала, как та продрогшая девушка, которая спала на горошине.

Пока не произошла история с красной лужей. Красная лужа стала появляться под столом. “Это же просто грязь! Надо чаще мыть полы”, — заключила свекровь, вытерев пятна и исследовав их на тряпке. И Люда мыла. Но лужа — о, ужас! — появлялась опять. Однажды ночью раздалось четкое: кап!

Принцесса подкралась в ночной сорочке к зловещему месту. Пятна на потолке бывают, когда наверху — труп, а на полу откуда? Она протянула дрожащую руку к страшному месту и понюхала пальцы. Знакомый запах! Вино, прекрасное южное вино, стоявшее в антресоли, — они привезли его из Крыма, из свадебного путешествия, — капало из наклоненной бутылки. Кап! Кап! Но пробка закрыта! Загадка!

О, изобретательность бархатного принца!

Это он проколол шприцем маленькие дырочки в золотистой фольге и попил таким образом вина из целых пяти бутылок. И красная капель залила светлый пол. В состоянии опьянения его переполняла любовь к юной принцессе.

— Ты кто? — с любопытством спросил он ее однажды, проснувшись. — В каком цехе работаешь?

На следующий день принцесса вернулась домой. Ее привела за руку мама, папа молча нес тяжелую сумку. Хотя накануне, помнится, мама отцу говорила:

— Что делать-то? На улицу теперь не выйдешь. Стыдоба-то какая. Растили-растили дочь — и на тебе.

Я помню, как вечером подлизалась к маме и выпалила ей в теплоте сердечной на ушко:

— Хорошо, что вы взяли Людку назад.

— И чего это ты вдруг? Вы ж с ней вечно воюете. — Ей не понравился мой детский лепет.

— Ну, ты ж раньше ей говорила: “Надо жить, терпеть, Бог терпел и нам велел” и “мы тебя кормили, теперь пусть муж кормит”.

Мне удалось не только точно передать взрослые слова, но и мамину интонацию. Да и вздохнула я, как она, с присвистом в конце. Получилось похоже, потому что мы вообще с ней очень похожи. Мама покраснела.

И мне стало не по себе.

…Сестра долго болела. Она все время лежала на кровати поверх роскошного розового атласного покрывала — прежде оно было ее приданым. Тонкая белая рука свешивалась с кровати до пола. Люду рвало от воспоминаний. Мы все ходили вокруг и говорили: “Тс-с-с!” Случилось что-то ужасное, что всех сблизило в доме, но об этом нельзя было говорить вслух.

Я принесла коробку с ее любимыми бумажными куклами, вернула даже ту, Альбину, правда, с оторванной головой. Положила на кровать. Но она отодвинула ее: “Не надо”.

Тогда я выпросила у принцессы свадебную фотографию и выколола глаза ее мужу. Мне не нравилось, как он смотрел. Потом выколола глаза свекрови. А Людмиле подрисовала длинные волосы и корону на голове.

Сестре понравилось.

3

Мне приснилась мама.

Человек я слабоверующий и не понимаю ничего в обрядах, но практичный.

Я подумала, что мертвые не отличаются от живых. Они должны кушать после смерти то, что любили при жизни.

На следующий день я сварила красные щи из говядины, которую никогда не покупаю. И компот из яблок, которые давно не люблю. По цвету они были как те, сновиденческие.

Я задумчиво шевелила ложкой в тарелке и думала о своей сестре: “Как же не поссоришься с ней… Человек такой…”

Раздался телефонный звонок. Звонила Люда:

— Привет, сестра…

Дальше неразборчиво….

— Что у тебя с голосом? Простыла? — спросила я миролюбиво. Голос у нее и правда иногда такой бывает от волнения, тоненький, жалобный, как у девочки, несмотря на пышные, благоухающие формы и могучий дух.

— Не слышишь, что ль? Плачу. — Людмила продолжила тихо всхлипывать. — Мне мама приснилась… Что она в кухне-е-е-е…И что в ха-ла-те — своем… ну, ты помнишь, красный такой… у тебя где-то лежал…

— Щи варишь? — спросила я понимающе.

Людмила кивнула на том конце провода.

Сливкин Евгений Александрович родился в 1955 году в Ленинграде, закончил втуз при Ленинградском металлическом заводе и Литературный институт им. Горького в Москве (заочно). В 1993 году переехал в США. Поступил в славистскую аспирантуру Иллинойсского университета, защитил диссертацию (PhD) по русской литературе. Автор трех стихотворных книг и ряда исследовательских статей о русской литературе XIX и XX веков. Стихи публиковались в журналах “Звезда”, “Арион”, входили в антологии “Поздние петербуржцы”, “Русская поэзия двадцатого века”, “Освобожденный Улисс” и “Современнoe русское зарубежье”.

Живет в городе Норман (штат Оклахома), преподает на кафедре иностранных языков, литератур и лингвистики Оклахомского университета. В “Новом мире” публикуется впервые.

Искусство эскимосов

Из кости вырезал такую

скульптуру мирный иннуит:

гиганта карлик атакует

и сам от ужаса кричит.

И великаний рот — разорван,

изнанка желтью налита,

как будто выхлебал он ворвань

из эскимосского котла.

А карлик близится и, тужась,

в гиганта мечет острогу;

до неба вырастает ужас,

врагом внушаемый врагу.

Им друг от друга нет спасенья —

они сработаны вдвоём

из кости белого тюленя,

на льду забитого живьём.

Ода Цельсию

Чахотка медленным огнем

пожар в нем зачала,

но стран полночных астроном

не отирал чела.

Вода вскипала при нуле

по выверенной им шкале,

а льда лапландского кристалл

слезу пускал при ста.

Но где ж, Натура, твой закон?

Так вот же он!

В целительные холода

шары катила ртуть,

и зуб на зуб не попадал

у Цельсия во рту.

И пудра падала со лба,

туманя окуляр,

но выше ртутного столба

главой взмывал сколар.

Светились ризы при луне,

и нимб сиял, как нуль...

Потом оппортунист Линней

шкалу перевернул.

Открылась бездна, зв е зд полна.

На что теперь она!

Цикады грянули хорал

тому, кто в парике

величье Божье измерял

с термометром в руке.

О, рыцарь снежных королев,

грустны твои черты,

и за всемирный подогрев

один в ответе ты!

Орден

Утопила мама мамина