— Всего бывало, Катерина Дмитріевна!.. Но я сегодня не хочу вспоминать непріятное. Позволите мнѣ когда-нибудь разсказать вамъ свое прошлое? — спросилъ Кречетовъ.

— Да, да. Я буду очень рада, — живо сказала она.

— Я — уродъ лицомъ, злой на языкъ, но я — не злой на самомъ дѣлѣ, Катерина Дмитріевна, — пожимая ея руку, говорилъ онъ. — Нѣтъ такого человѣка, Катерина Дмитріевна, которому, въ продолженіе тридцати-пяти лѣтъ его жизни, не улыбнулось бы хотя разъ счастье, не свѣтился бы хотя разъ лучъ искренней любви. А у меня… Не отталкивайте меня, Катерина Дмитріевна, я васъ люблю; вы воскресили во мнѣ вѣру, надежду. Пусть опять разобьется вѣра и одна смерть будетъ удѣломъ мнѣ…

Она сидѣла опустивъ голову и звала разсудокъ на помощь, а разсудкомъ завладѣли и страхъ, и бездна какихъ-то вопросовъ, и что-то пріятное, и что-то страшное, и все это сдавило ея голову, сжало грудь — и слезы полились изъ ея глазъ.

— Простите! Это такъ нежданно для васъ… Простите! Я сегодня… Но вы не отвѣчайте мнѣ. Я буду ждать вашего отвѣта годъ, два, десять лѣтъ, — пока вы сами не скажите „да“ или „нѣтъ“… Простите и не сердитесь, — взявъ ея руку и пожавъ ее, сказалъ Кречетовъ и ушелъ изъ залы въ столовую. — Прощайте, Катерина Дмитріевна, — тихо сказалъ онъ, скоро возвратясь въ залъ.

— Прощайте, — сказала она вставая. Лицо ея было блѣдно, но глаза смотрѣли спокойно. — Вы очень добры…. Я буду видѣть васъ часто у насъ и тогда скажу. Я еще очень глупая дѣвчонка.

Онъ крѣпко пожалъ и поцѣловалъ ея руку.

— У меня къ вамъ просьба, Гавріилъ Васильевичъ, — остановила она его, когда онъ дошелъ уже до дверей. — Мама не сказала, что Могутовъ очень грустно говорилъ, что онъ не можетъ найти работы. О немъ сочинили исторію… Найдите ему работу, — робко закончила она.

— Будетъ исполнено въ самомъ скоромъ времени, — отвѣтилъ Кречетовъ.

— Благодарю васъ, — подбѣжавъ къ нему и подавая ему руку, весело сказала она.

Онъ посмотрѣлъ пытливо ей въ глаза. Она покраснѣла и наклонила голову. Онъ гораздо осторожнѣе, чѣмъ прежде, пожалъ ей руку и не поцѣловалъ ея.

Она сѣла за фортепіано, когда онъ ушелъ, но долго не начинала играть. Ей хотѣлось думать, но сердце стучало сильно, въ головѣ былъ какой-то пріятный хаосъ, а опредѣленныхъ мыслей она не старалась возбудить въ ней. Прошло съ четверть часа, она вздрогнула, какъ будто внезапно проснулась и порывисто заиграла: „Часы полны веселья“ изъ „Травіаты“. Сперва она играла, потомъ тихо подпѣвала подъ игру, а потомъ громко спѣла пѣсню Маргариты изъ „Фауста“, Гуно.

— Какъ хороши его манеры, — сказала она громко и улыбнулась. Она начала было пѣть: „Не блещу я красотою“, но голосъ дрогнулъ и она ушла въ кабинетъ.

— Папа! — сказала она въ кабинетѣ отцу совершенно спокойнымъ голосомъ.

— Что, Екатерина? — спросилъ отецъ, кладя перо и поднявъ на нее глаза. Онъ думалъ, что она будетъ говорить о Кречетовѣ. „Тотъ ушелъ взволнованнымъ, — вѣроятно, говорилъ о своихъ чувствахъ къ ней“, подумалъ онъ.

— Я хочу быть учительницей, папа!

— Чего и гдѣ? — спросилъ отецъ, улыбнувшись неожиданному хотѣнію дочери.

— Ты научи, папа! Ты только скажи, папа, гдѣ и какъ, а я сама приготовлюсь… Отлично приготовлюсь!

Отецъ задумался. — „Жаль, что не столковались, — думалъ онъ. — Гдѣ бы ей учительствовать? Это она хорошо придумала… Но гдѣ?“

— Скажешь, папа? — спросила дочь.

— Дай подумать… Теперь скоро весна. Приготовься, поѣзжай въ деревню и учи крестьянскихъ дѣтей грамотѣ. Это будетъ очень полезная для тебя проба, Екатерина.

— Отлично, отлично! Папа, мой милый, умный, добрый! — и дочь обняла, отца и крѣпко цѣловала его.

— Только ты хорошенько приготовься. приготовь все. Въ деревнѣ насчетъ принадлежностей дли наукъ — плохо.

— О, я отлично все приготовлю, милый папа! Правда, папа?

Тридцать дать лѣтъ назадъ, князь Василій Юрьевичъ Король-Кречетовъ ходилъ по кабинету нервною походкой: то едва передвигалъ ногами, то бѣгалъ. Онъ былъ красивый, высокаго роста, лѣтъ за сорокъ мужчина, но его густые и длинные волосы, сѣрые отъ сѣдины, длинная, черная, но краямъ совсѣмъ посѣдѣвшая борода, его постоянно нахмуренные глаза — старили его и на видъ ему было далеко за пятьдесятъ.

Постоявъ немного по срединѣ кабинета большаго барскаго дома въ деревнѣ, онъ вдругъ подбѣжалъ къ образу, упалъ передъ нимъ на колѣни, скрестилъ руки на груди и, со слезами на глазахъ, устремленныхъ на образъ, заговорилъ громко и скоро:

— Я буду вѣрить въ Тебя! Я посвящу Тебѣ остатокъ жизни моей! Я даю клятву не дѣлать ни одного грѣха во всю остальную жизнь мою, только пошли мнѣ, Боже, сына!.. Сына, сына дай мнѣ, милосердый Боже! Ты видишь мою молитву, — не попусти безвѣрію покарать меня у дверей гроба, не лиши меня царствія Твоего небеснаго!..

Въ кабинетъ вошелъ лакей.

— Что?… Что сказалъ докторъ? — торопливо вскочивъ съ колѣнъ и подскочивъ къ лакею, нервно спрашивалъ онъ.

— Барыни изволили благополучно…

— Сынъ? Сынъ? Да?… Ну, говори! — шепотомъ спрашивалъ старикъ, у лакея.

— Сынъ, ваше сіятельство!..

— Благодарю Тебя! Ты сжалился надъ старикомъ, Господь! — и онъ хотѣлъ броситься На-колѣни предъ образомъ, но, посмотрѣвъ на лакея, вдругъ поблѣднѣлъ и затрясся. — Что ты дрожишь?… Говори, говори! Не бойся, говори, что?… Чего же ты боишься? Ну?…

— Докторъ приказали сказать; ваше сіятельство, что барыня благополучно разрѣшилась, а ребенокъ…

— Что, что? Ну, говори, болванъ! крикнулъ старикъ.

— Ребенокъ, ваше сіятельство, мертвой.

— Что? — крикнулъ онъ на всю комнату. — Ты лжешь, мерзавецъ! — и старикъ уперся всѣкъ корпусомъ въ лакея и пихнулъ его въ дверь. Бородка замка не выдержала, дверь растворилась съ трескомъ и лакей безъ чувствъ упалъ за дверью съ разбитой въ кровь головой,

— Подлецы!.. Вездѣ подлецы! — дико, закричалъ старикъ и потомъ вдругъ, замолкъ, съежился и сѣдъ въ углу кабинета. Онъ, какъ окаменѣлый, просидѣлъ съ полчаса, ничего не слыша и не видя, хотя чрезъ открытую дверь видно было, какъ люди уносили лакея, потомъ вскочилъ и сильно позвонилъ.

— Дмитрича позвать! — спокойно сказалъ онъ дрожавшему отъ страха новому лакею.

— На зло земли и небу у меня будетъ сынъ! — проговорилъ онъ громко, когда лакей опрометью убѣжалъ звать Дмитрича. — Да, на зло всему у меня будетъ сынъ!..

— Здравствуй, князь! — спокойно, и не кланяясь, сказалъ вошедшій Дмитричъ, высокій, плотный, съ рыжей бородой, крѣпостной человѣкъ старика, его секретарь, другъ и главно-управляющій.

— Но я сволочь, а твоя барыня, родила кусокъ мертвячины, — слышалъ?!

— Слышалъ и сожалѣю, князь.

— Отвезть мертвечину въ деревню, а мнѣ привезти оттуда живаго мальчика — только-что родившагося мальчика, — понимаешь?… Бабу и всю семью сослать за тысячу верстъ, — понимаешь? Сослать немедленно… Ну!

Дмитричъ, не говоря ни слова, повернулся и вышелъ.

— Позвать доктора! — крикнулъ старикъ.

Явился высокій и худощавый докторъ изъ нѣмцевъ.

— Послушайте, докторъ, воскресите мнѣ сына, — серьезно и мягко сказалъ старикъ.

— Я — не Богъ, я не могу это, — удивленно отвѣчалъ докторъ.

— Такъ я Богъ!.. Слышите, я — Богъ!.. Я приказываю воскресить мнѣ сына! — сердито, но не громко говорилъ старикъ, а докторъ пожималъ плечами и нервно кусалъ губы.

— Я вамъ дамъ десять тысячъ, а вы сейчасъ идите и найдите жизнь въ мертвомъ ребенкѣ.

— Какъ я могу найдти!.. Онъ мертвый! — удивился докторъ.

— Молчать, дуракъ!.. Не перебивайте меня, докторъ, умоляющимъ голосомъ продолжалъ онъ потомъ. — Вы, докторъ, проложите зеркало къ мертвому младенцу, найдите, что онъ живъ, прогоните всѣхъ, положите въ отдѣльной комнатѣ и оставайтесь при немъ. Вамъ принесутъ живаго ребенка, а мертваго возьмутъ. Вотъ вы и воскресите мертвеца, и у меня будетъ сынъ, вы его и принесете матери, — поняли? — торопливо и тихо говорилъ князь.

Докторъ молчалъ и серьезно думалъ.

— Вы уѣдете въ Петербургъ, за границу, куда хотите, а у меня будетъ сынъ, — поняли?