В другой раз я был очень огорчен. А известно, что Бог не утешает душу и не показывает ей подобного, если нет опасности и страшных искушений, когда это бывает необходимо. Не просто так и не случайно.

Итак, во время моей безмерной скорби, как и раньше, полный света, на кресте, явился Иисус и, наклонив голову, мне напомнил: «Смотри, сколько Я перенес ради тебя!» — и все мои скорби исчезли, как дым.

Что нам сказать о столь великой любви, которую являет нам Господь, чтобы нас спасти! А мы из‑за малейшего искушения всё это забываем. Хотя там, где искушения и скорби, находится Христос. Но скорбями называют не переживания и попечения о том, как прожить, а скорби ради Христа. Гонения, страдания ради спасения другого, подвиги ради любви Христовой и сопротивление искушениям. Когда ты бедствуешь до смерти ради Христа. Когда терпишь несправедливые оскорбления и поношения. Когда все презирают тебя как впавшего в прелесть. Тогда по справедливости Господь утешает душу и веселит ее.

Однажды я очень сильно скорбел, потому что вся моя жизнь была сплошным мученичеством; и больше всего я страдаю за других, — когда хочешь их спасти, а они тебя не слушают, и ты плачешь и молишься, а они смеются, и над ними властвует искуситель. И когда я находился в печали и сильной боли, пришел в созерцание. И, будто бы шагая, оказался на некоем поле — вся земля, как белый снег. И я недоумевал, весь изумленный. Как оказался я в таком прекрасном месте? И искал, каким путем оттуда уйти, чтобы кто‑нибудь меня не отругал, так как я вошел туда без разрешения. И, смотря с любопытством по сторонам, чтобы найти выход, я увидел дверь, ведущую в подземелье, и вошел туда. И это был храм нашей Пресвятой Богородицы. И там сидели прекрасные юноши, одетые в чудесный наряд. И у них были красные кресты на груди и на лбу. И поднялся с трона один, бывший как будто военачальником и одетый в более блистательный наряд, и говорит мне:

— Иди сюда, — говорит, — ибо мы тебя ожидаем.

И предложил мне сесть.

— Прости меня, — говорю я, — я недостоин сесть там, но для меня достаточно стоять здесь, у ваших ног.

И, улыбнувшись, он оставил меня и подошел к иконостасу, к иконе Пресвятой, и говорит:

— Госпожа и Владычица всех, Царица ангелов, Пречистая Богородице Дево! Покажи благодать Твою сему рабу Твоему, который так страдает ради Твоей любви, да не будет он поглощен скорбью!

И вдруг от иконы изошло такое сияние и явилась Пресвятая, в полной рост, такая прекрасная, что от этой красоты — в тысячи раз светлейшей солнца — я упал на землю, к Ее ногам, не в силах на Нее смотреть, и, плача, взывал:

— Прости меня, Мамочка моя, что я в своем неведении Тебя огорчаю!

И так, поистине плача, пришел я в себя, мокрый от слез и полный радости.

Но сейчас я рассказываю только об утешениях. Нужно рассказать и о том, каковы были те столь невыносимые скорби и тяжкие до смерти искушения. Так что каждому такому утешению предшествовала смертельная скорбь. Удавление души и нахождения преисподней тьмы…

Возлюбленная моя матушка со всеми моими братьями, сестрами, родственниками и друзьями, радуйтесь все о Господе!

Я в добром здравии по молитвам наших родителей и прародителей. Радуюсь и благодарю Бога за то, что Он удостоил меня обрести такой великий и небесный дар — носить великий и ангельский образ и называться монахом, — меня, недостойного такого дара.

Да будет слава милостивому, благоутробному и благому нашему Отцу, Который не отвратился от меня, но помиловал меня, как блудного сына. Избрал меня из мира и привел на Святую Гору, в этот земной рай.

И душа моя пылала, и я желал узнать о вашем здравии, душевном и телесном. Но заповедь Господня, говорящая: «Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин», [94] вынуждает меня забыть не только родителей, братьев, родственников, но даже собственное тело. И все рачение и любовь души желают впредь быть обращенными к Богу. Душа хочет смотреть на Него и Его созерцать. Молиться, искать, принимать подходящие лекарства для очищения сердца и возрастания духовного человека.

Однако сейчас, видя величайшее бедствие, которое постигло мир, и боясь, что и вы подвергнетесь опасности нечестия и окажутся напрасными мои постоянные бдения, совершаемые за вас, я был вынужден воспользоваться изречением: «… по нужди и закону пременение бывает».[95] И сказал: «Пусть я преступлю одну заповедь, но, может быть, приобрету моих возлюбленных».

Мое желание, горение моего сердца, моя божественная любовь, постоянно воспламеняющая мою утробу, направлены к тому, чтобы спаслись души, чтобы были принесены нашему сладчайшему Иисусу словесные жертвы.

Единственное мое желание — увидеть, что все мои: мать, братья и их чада — стали чадами Божиими. Что все стали божественной жертвой, благоугодной Святому Богу. Ах! Но страсти, слабая наблюдательность, помрачение души не дают уму немного подняться к вышнему, чтобы была видна польза душевного спасения. Однако я, опять же, не жалуюсь, ибо другие в намного худшем состоянии.

Говорю себе: все мои братья по сравнению с другими, как ангелы Божии. Да будет слава Господу, что всех вас связывает божественная любовь и среди вас находится Христос. А где Христос, там и все блага жизни вечной и настоящей. Поэтому и сказал Он, Единая Истина: «Ищите прежде Царствия Моего, и все временное Я дам вам с прибавлением». [96]

И, опять‑таки, сказал: «Кая польза человеку, аще мир весь приобрящет [97] и останется вне рая?»

Кто же, ожидая этого, не будет презирать все человеческие насмешки, клевету и оскорбления, все несправедливости и беззакония лукавых людей, а также искушения и скорби от немилосердных бесов, чтобы стать достойным той небесной радости?

Ах, если бы кто‑нибудь был рядом со мной, слышал мои молитвы, воздыхания моего сердца, видел и слезы, которые я проливаю за своих братьев! Всю ночь молюсь и взываю: «Или спаси рабов Твоих, Господи, или и меня погуби — мне не нужен рай!»

Если всю силу души и сердца мы изливаем ко Господу всяческих за весь мир, сколь более за вас?

Итак, послушайте меня, смиренного и ничтожнейшего монаха, и не презирайте меня как неученого и безграмотного. Откройте свои душевные очи, чтобы увидеть, что находится за пределами этой жизни.

Мирские люди любят мир, потому что еще не познали его горечи. Они еще слепы душой и не видят, что скрывается за этой временной радостью. Не пришел еще к ним мысленный свет, не воссиял еще день спасения.

Однако вы, видевшие и слышавшие столько, должны уразуметь, что временные наслаждения проходят как тень.

И время нашей жизни бежит, проходит и не возвращается назад. А время нынешней жизни — это время жатвы и собирания плодов. И каждый собирает пищу, насколько возможно чистую, и откладывает для другой жизни.

Приобретает не умный, вежливый, красноречивый или богатый, а тот, кого оскорбляют и кто великодушно переносит, кого обижают и кто прощает, на кого клевещут и кто терпит, тот, кто делается губкой и очищает все, что слышит, все, что ему говорят, — каким бы оно ни было. Он очищается и просветляется более других. Он достигает высокой меры. Он услаждается созерцанием таинств. И, наконец, он еще здесь находится в раю.

И когда придет оный час смерти, как только закроются эти глаза, — откроются внутренние, душевные. И пока он думает о тамошнем, внезапно оказывается там, где хотел быть, даже не заметив этого. Из тьмы он переходит во свет, из скорби — в упокоение, из смятения — в безмятежную пристань, от войны — к вечному миру.

Посему, братья мои добрые и возлюбленные, если кого‑то обижают в этом мире и он захочет найти справедливость, пусть знает, что она — в несении тяготы своего брата, ближнего до последнего издыхания и в терпении всех печалей настоящей жизни.