Мы нашли отель у самой федеральной дороги в Мобил и на этот раз взяли один номер, но с двумя огромными кроватями. Я пошла принимать душ, а Остин отправился что-нибудь прикупить из еды. Я сидела на кровати и вытирала волосы, когда Остин вернулся с двумя огромными бумажными пакетами — по одному в каждой руке.

— Пахнет восхитительно, — сказала я. — Что там внутри? Остин улыбнулся.

— Чизбургер в раю. — Он вытащил из одного пакета две большие картонные кружки-термосы. — Сладкий чай.

Я поставила свою кружку на тумбочку. Из другого пакета Остин достал два свертка в фольге. Я развернула сандвич.

— Там есть салат латук и томаты, так что еда представлена всеми необходимыми компонентами, — сказал Остин.

Вкусно. И еще он принес картошку фри. Мы сидели каждый на своей кровати и чавкали, как два поросенка. Потом Остин пошел принимать душ, я переоделась в пижаму, и мы смотрели телевизор. Наконец, с соседней кровати стал доноситься негромкий храп…

Вот такая у меня жизнь.

Вечер пятницы я проводила в дешевом отеле в Мобиле, штат Алабама, ела вредную пищу фаст-фуд, смотрела кабельное телевидение. И все это в компании гея. Нормально. Я чувствовала себя отлично. Остин — классный парень. Он любил то же, что и я, мог при необходимости передвигать тяжелую мебель, и, что самое приятное, вряд ли я могла застукать его с моей лучшей подругой в конференц-зале клуба, почетным членом которого был мой отец.

Утром Остин заявил, что завтрак у нас будет суперлегким — диетическая кола для меня и черный кофе для него.

— Но я хочу есть, — возмутилась я.

— Подожди, — таинственным тоном велел он, — и ты будешь вознаграждена.

После завтрака мы отправились по антикварным лавкам. И тогда я вспомнила, что сегодня суббота, и мы можем попасть на блошиный рынок на Шиллингер-роуд.

— Давай разделимся, — предложила я. — Ты пойдешь в один конец, а я — в другой. Если увидишь что-то приличное, звони мне на мобильник.

— А что именно мы ищем? — поинтересовался Остин.

— Мне еще нужна мебель для столовой, диваны для гостиных и мебель для спальни, — сказала я. — Картины, репродукции, все такое. И помни — берем по дешевке. Роскошное, но дешевое.

— Как я, — сказал Остин и, подмигнув, пошел на задание.

Было жарко, и толпа двигалась медленно. Я пробиралась сквозь груды хлама, оставшегося после распродажи домашней утвари, но, наконец, в куче мусора блеснуло золото. Я заметила дилера, разгружавшего грузовик. Он держал в руках плетеные качели для веранды, и я была счастлива избавить его от этой ноши. Это были отличные качели, сработанные в году эдак 1920-м. И что самое ценное, их ни разу не красили. Мысленно уже видела, как они висят на веранде перед комнатой для завтрака в Малберри-Хилл.

— Сколько? — спросила я, стараясь не выдавать восхищения находкой. Дилер приподнял козырек бейсболки и окинул меня взглядом, прицениваясь. На мне были шорты цвета хаки, красная футболка и жилетка с множеством карманов — для всего хватит места: и для ключей, и для портмоне, и для записной книжки. Я всегда так одеваюсь, когда отправляюсь на распродажу. Конский хвост торчит из бейсболки. Никакой косметики. Никаких украшений.

— Пятьсот, — сказал он. Я пошла прочь.

— Эй, — окликнул меня парень, — я просто пошутил. — Я повернула назад и остановилась, не говоря ни слова. — Эти качели из дома у бухты Сент-Луи. Едва ли вы найдете здесь вторые такие.

— Красивые качели, — согласилась я. — Сколько возьмете по-дружески?

— По-дружески?

— Дилерская цена. У меня бюджет очень сжатый. Что вы можете для меня сделать?

Парень покачал головой, раненный в самое сердце.

— Двести пятьдесят.

Я опять начала было уходить, молясь, чтобы он снова меня окликнул. Я уже дошла до следующего прилавка и остановилась, делая вид, что мне понравился уродливый торшер года эдак 1960-го. Когда я подняла глаза, дилер уже стоял рядом.

— Я вас знаю? — спросил он.

— Не думаю, — сказала я. — Я из Джорджии.

— Хорошо, — сказал он. — Потому что, если тут узнают, как я сбрасываю цены, мне не жить. Сто пятьдесят — я больше в них вложил.

Я знаю, что вложил он в них от силы долларов семьдесят пять, но меня его цена устроила. Эти качели были находкой для Стефани. Я живо представляла, как она сидит в них, поджав ноги, а Эрвин, пристроившись у нее на коленях, лает на скачущую по деревьям белку.

Я заплатила продавцу и пообещала вернуться за качелями. Я быстро пробежалась по рядам, ничего примечательного не обнаружив, и тут снова напала на золотые копи — стол для столовой. Продавец уставил его горами посуды — остатками сервизов, но я лишь по профилю ножки уже определила, что это то, что мне надо.

Я обошла стол кругом, передвигая посуду, чтобы получше разглядеть столешницу. На ней были царапины, но с этим можно было справиться, имея хорошего реставратора. Я огляделась, ища глазами то, что мне было нужно — откидные створки. Вот они. Всего три штуки, что, по моим подсчетам, означало, что стол может вместить восемнадцать человек. Конечно, я могла подождать до Нового Орлеана и купить там что-нибудь чуть лучше — тысяч за пять долларов или больше, но решила поторговаться.

Продавщица сидела на складном стуле и читала газету.

— Стол, — сказала я. — Не вижу цену.

— Четыреста, — ответила оценщица, не затрудняясь даже поднять глаза. — Не спрашивайте, откуда он. Не ждите, что я помогу вам его освободить и грузить. Просто четыреста. Только наличными. Никаких чеков.

Я полезла в карман жилетки и стала пересчитывать двадцатки. Женщина протянула руку, я вложила в нее деньги. — К нему есть стулья? — спросила я.

— Нет, — ответила продавщица. — Имейте в виду, в два я отсюда ухожу, так что если не успеете — пеняйте на себя.

Всегда приятно иметь дело с общительным человеком, подумала я.

Я еще немного побродила, радуясь покупке по дешевке, и тут зазвонил мой мобильник.

— Это я, — сказал Остин шепотом. — Кажется, я что-то нашел.

Он сказал мне, где его искать, и уже через пять минут мы стояли перед столом с наваленными на нем картинами — живописными полотнами, акварелями и эстампами, написанными тушью.