С победным видом Остин вытащил впечатляющий портрет, написанный маслом. Картина была внушительных размеров, примерно пять футов в поперечнике. На ней было изображено двое меланхоличного вида нарядных детей. Судя по одежде, картина была написана веке в девятнадцатом. У девочки на коленях спал, свернувшись клубком, котенок. Мальчик держал в руках шляпу-цилиндр. Картина была в великолепной золоченой раме. В левом углу полотна была крохотная дырочка, в правом нижнем — подпись художника. Я пригляделась по-пристальнее. Жак Аман. Я была почти абсолютно уверена в том, что этот художник кое-что собой представляет и значится в списке особо ценных. Картина отлично подходила для столовой.

— Сколько? — шепотом спросила я.

— Здесь нет никаких ценников, — так же тихо ответил мне Остин.

Продавец стоял за другим столом, расписывая расфуфыренной парочке достоинства плохой английской акварели двадцатого века.

На продавце была футболка, обтягивающая пивное брюшко. На спине футболки красовалась надпись «Я покупаю искусство!».

— Простите, — сказала я, похлопав мужчину по плечу.

Он обернулся и посмотрел на меня пронзительным взглядом. Я — профи, и меня таким рентгеном не проймешь.

— Детский портрет. Сколько стоит?

— Жак Аман? — уточнил продавец.

Так-то вот. Действительно известный художник.

— Картина слегка подпорчена, — сказала я. — Дырочка на холсте.

— Отреставрировать — нечего делать, — сказал мужчина. — Сотни долларов хватит.

Мы оба знали, что реставрация встанет куда дороже.

— И позолота кое-где облупилась, — добавила я.

— Картина идет в «родной» раме, — сказал продавец, злобно на меня посмотрев. — Работа Амана на аукционе в Новом Орлеане этой весной ушла за шесть тысяч долларов.

— Но мы не на аукционе в Новом Орлеане, а на блошином рынке в Мобиле. На вашей картине есть прореха и скол на раме. К тому же сегодня суббота и время закрытия, — сладким тоном сказала я. — И я продавец.

Мужчина пожал плечами.

— Скажем, двенадцать сотен.

— Скажем, девять.

Продавец огляделся. Непроданного товара у него оставалось еще много, и, как я метко заметила, время шло к закрытию. И я классно смотрелась в своей «рыбацкой» жилетке с множеством карманов и в бейсбольной кепке.

— Дайте подумать, — сказал он.

Я вытащила из кармана чековую книжку и ручку.

— Вы примете чек?

Я готова была пойти вприсядку от этого прилавка, но сдержала себя, и лишь когда мы оказались вне поля видимости дилера, я звучно поцеловала Остина в щеку.

— Ты просто гений, — сказала я ему. — Я только что купила стол для столовой. Он тяжелый, красного дерева, времен Империи, на восемнадцать персон. И всего за четыреста баксов. А теперь еще и эта картина! Она стоит, по меньшей мере, в четыре раза дороже, чем мы за нее заплатили. Остин, она просто идеально будет смотреться в столовой.

— Я знаю, — просто сказал он. — Я ведь гей, помнишь?

Мы решили, что на сегодня с нас хватит побед и пошли забирать свои призы. Я заплатила грузчику, чтобы тот помог погрузить стол, и вскоре мы уже колесили по Мобилу в поисках подходящего места, где можно было отпраздновать наши покупки. Я сбавила скорость до нуля и тут заметила вывеску над кафе и поняла, что мы попали по адресу.

— «Тайни-Дайни»? — взвизгнула я. — Ты серьезно?

— А ты думала?

Мы нашли столик в углу. Здесь было полно местных жителей.

Когда к нам подошла официантка, мне пришлось уставиться в меню, чтобы не переглянуться с Остином и не расхохотаться. Я еще в жизни не видела такого начеса, а выросла я в Джорджии.

Но еда была отменная. Остин заказал мясной рулет, я, глядя на него, тоже его заказала. Гулять, так гулять. К рулету подали отличные помидоры, макароны с сыром и горошек.

Я встала из-за стола и сказала, что пойду, пару часов вздремну в грузовике.

— Нет, — с нажимом в голосе сказал Остин. — Пирог. Иначе, зачем мы здесь? Тебе придется заказать пирог.

Разве я могла с ним спорить? Мы взяли ванильный пирог со взбитыми сливками, такими же пышными, как прическа официантки.

И потом я пошла спать в фургон. Но только на час. Время поджимало. А работа была еще не завершена. Впереди нас ждал Новый Орлеан.