– Ну, как я тебе?

– Что „как“?

– Подхожу? Ты же весь день с меня глаз не сводил. Марат собрался было протестовать, но против воли тихо

ответил:

– Подходишь.

– Вот и здорово. Ты мне тоже.

С каждым днем новенькая нравилась Марату все больше. В ней, как ему казалось, не было ни одного изъяна. Как у куклы Барби, что на витрине детского магазина. Умная, аккуратная, веселая, красивая. Не выскочка и не ябеда. Всегда давала списать, если что. В ее присутствии Марат чувствовал себя легко и уверенно. И самое главное – она никогда не спрашивала, почему его ранец, учебники и тетради в таком жутком состоянии.

Однако все это было как-то не по-настоящему.

„Настоящее“ началось с прогулки по той самой „запретной территории“.

Точнее, с бунта на уроке литературы. Бунт затеяла Гер-да. Отвечая у доски, она честно призналась, что совершенно не уважает великого русского поэта А. С. Пушкина.

– Стихи-то у него еще ничего, хорошие. Особенно сказки, – сообщила она всему классу. – Но вот характер у Пушкина был прескверным.

– То есть? – встревожилась учительница.

– Он был жестокий, коварный и закомплексованный... Зачем же надо было непременно так изуверски убивать этого глупого Дантеса?

– Но Дантес приставал к жене Пушкина...

– Ха! Ну и что? Может, у них любовь была? А Пушкин-то, кстати, и сам был не прочь гульнуть на стороне. Великолепный пример мужского эгоизма – мочить любовников своих жен.

– Герда, деточка, но это же была честная дуэль...

– Ничего себе честная! Пушкин здоровски стрелял, гораздо лучше Дантеса. И вызвав косого Дантеса на дуэль, фактически подписал тому смертный приговор. Дантес был обречен. И Пушкин это прекрасно знал. Это был не вызов на дуэль, это было вежливое приглашение на казнь. Недаром Дантес постоянно отказывался стреляться с Пушкиным. Что он, дурак, на верную смерть идти? К тому же Пушкин не имел ни малейших представлений о чувстве такта.

– А это еще почему?

– Стрелять человеку в нос – это дурной тон и форменное издевательство над родственниками усопшего. Пушкин подумал о том, как Дантес в гробу смотреться будет с раскуроченной физиономией? Родственникам и друзьям положено покойника в лоб целовать. Занятие само по себе не особо приятное, а тут еще и носа нет. Если бы Пушкин был благородным человеком, то стрелял бы, как все приличные люди, – в живот.

– Герда...

– Что Герда?! Пуля в брюхе, это, сообщу я вам, самое то, чтобы противника замочить. Попадания в живот – они самые удачные. Поэтому и целиться надо не в грудь или голову, а в пузо. Точнее говоря – в пуговицу на рубашке или что-то в этом роде... Этот нехитрый прием не дает глазу растеряться, живот-то большой, а пуговица маленькая, целишься в пуговицу – значит, больше вероятности угодить в живот.

– Детка, где ты набралась всей этой гадости?

– Это не гадость, а правда жизни. Я с отцовским телохранителем всю эту перестрелку по косточкам разобрала. Он – настоящий профи. И в подобных делах получше вашего разбирается.

Во время всей полемики, более уместной на занятиях по начальной военной подготовке, нежели на уроке литературы, Марат не отрываясь смотрел на Герду. В мальчишку стремительно врывалось какое-то сладостное и жгучее чувство. Оно наполняла Марата доселе неведомым восторгом... И когда ошарашенный педагог перевел взгляд на класс и растерянно спросил, что дети думают по данному вопросу, Марат вскочил, вытянул руку, и ликующе выдохнул:

– Я! Я согласен... С Гердой.

– Почему это, Раевский? – выронила указку потрясенная учительница.

– Потому... потому что... Я люблю ее. Урок был сорван.

– А ты смелый, – сказала Герда, когда они с Маратом выходили из школы.

– Да нет, что ты... Это я просто так.

– Что „просто так“? Любишь меня „просто так“? Марат опустил глаза и густо покраснел...

– Ладно, Марат, не обижайся. – Герда дернула его за рукав. – Я же все понимаю. Ты молодчага. И тоже мне нравишься. Пойдем, погуляем? Что-то домой совсем неохота.

И они пошли гулять. И совершенно случайно вышли на задний двор школы. Когда Марат это понял, было уже поздно. На них с большим интересом смотрела стая местных шпанят. Столкновение было неизбежно.

Ничего не подозревающая Герда пристально рассматривала разномастную группу оборванцев. А Марат с ужасом представлял, что сейчас произойдет. „Уж лучше смерть, чем позор“, – решил Марат и, обняв покрепче свой несчастный ранец, двинулся к шпанятам.

– Здрасьте.

– Здорово, здорово... Ты че это? Раньше один приходил, а сегодня, значит, с подмогой? Нам даже как-то не по себе стало. Страшно.

Шпанята весело заржали. Марат еще плотнее обнял ранец.

– Понимаете, тут такое дело... Девчонка ни при делах. Мы случайно сюда зашли. Если нужно, разбирайтесь со мной, а ее не трогайте.

– А кто она такая?

– Одноклассница.

– Влюбился, что ли?

– ... Да.

– Что за куколка, как зовут? Лицо незнакомое...

– Герда. Герда Филатова.

– Ни фига себе! Что, того самого Филатова дочка?!

– Угу.

– Ну ты, брат, даешь! Сам себе приключения на задницу ищешь! Ее папаша тебе таких кренделей выдаст, что наши конфетами покажутся. А ты смелый, хоть и дурак. Звать-то как?

– Марат.

– Да-а... Марат. Мы с тобой вот что решим. Пацан ты конкретно безбашенный, это ясно. Трогать тебя больше не будем, смысла нет. Ты и так почти покойник. Идите себе куда шли. А про ее папашу не забывай – с огнем играешь. Завязывай, пока не поздно.

– ... И как тебе только удалось пройти через этих хулиганов? – удивилась Герда, взяв Марата под руку. – Это же настоящие малолетние бандиты. Мне про них папа рассказывал. Я точно знала, что тебя сейчас отколошматят, а меня изнасилуют, как последнюю шлюху...

От этих слов у Марата натурально пропал дар речи. Его напрочь нокаутировала фраза „изнасилуют, как последнюю шлюху...“ Об этой жуткой перспективе Марат как-то даже и не думал. Максимум, на что хватало его фантазии, – это личный позор под тумаками шпанят. И... И презрительно удаляющаяся в даль Герда: мол, тоже мне влюбленный хиляк с задрипанным рюкзаком, рыцарь, которого соплей перешибить можно...

– У тебя, Марат, ведь на самом деле не было ни единого шанса, – продолжала Герда, возбуждаясь все больше. – Я заинтригована. Они что, твои друзья?

– Да нет, в общем, – промямлил Марат. – Я, ну, короче... попросил, чтобы нас пропустили.

– И все?

– Ну да.

– Это гениально. У тебя талант влиять на людей. И хладнокровно анализировать обстановку, выбирая оптимальный вариант. К тому же ты справедливый и не трус. Точно говорю. Наверное, у тебя уже есть свое предназначение. Интересно, какое? Папа говорит, что у всех есть какое-нибудь предназначение. Может, ты станешь известным дипломатом, или журналистом. Или полицейским...

– Насчет таланта и предназначения не знаю... – пробормотал Марат, – только вот...

– Что „вот“?

– Если ты была уверена, что меня изобьют, а тебя... – Марат сглотнул, – ну... это... изнасилуют... Что же ты не убежала? Или не позвала на помощь?

– Ну, во-первых, убежать я бы не успела. Во-вторых, кричать было бесполезно. А в-третьих... В-третьих, вот, смотри.

И Герда ловко достала из бокового отделения ранца пистолет.

Марат был потрясен.

– Что это?

– „Вальтер“, – спокойно ответила Герда, – держи, не бойся, он на предохранителе.

– Да я и не боюсь.

Его рука приняла оружие легко и радостно.

– Тяжелый.

– А то. Настоящее боевое оружие никогда ни с чем не спутаешь. Можно было бы, конечно, выбрать что-нибудь полегче, дамский какой-нибудь... Но я предпочитаю серьезные вещи.

– Откуда он у тебя?

– Отец дал. На всякий случай.

– А стрелять из него ты умеешь?

– Само собой. Если бы на нас начали нападать, я бы их всех перестреляла. Так что ты, можно сказать, спас жизнь этим шпанятам. Они должны быть тебе благодарны.

Марат молча любовался пистолетом. Юношеское увлечение стремительно перерастало в абсолютное обожание этой изумительной девушки.