Мусаси хотел подробнее узнать об оружии кузнеца, рассмотреть его поближе.

– Этим оружием мастерски владеет ваш муж? – спросил он. Женщина утвердительно хмыкнула. Мусаси попросил разрешения подержать шестопер, и она кивнула в ответ. Мусаси снял один с крючка.

– Так вот какой он, – пробормотал Мусаси. – Говорят, его теперь часто применяют.

Оружие представляло собой железную палку длиной сантиметров в сорок пять (удобно носить за поясом) с кольцом на конце, к которому приклепывалась длинная цепь с железным шаром, достаточно тяжелым, чтобы проломить человеку голову. В глубоком пазу на железной палке было складное лезвие, тыльная сторона которого едва выступала наружу. Мусаси ногтями потянул за лезвие, и оно, с щелчком выскочив из паза, встало вертикально к ручке. Лезвие имело форму серпа. Этим оружием легко снести голову.

– Держать, вероятно, надо так, – проговорил Мусаси, беря в левую руку серп, а в правую цепь. Представив перед собой противника, Мусаси принял боевую стойку и мысленно привел оружие в движение.

Женщина, на минуту отвлекшись от ребенка, наблюдала за Мусаси.

– Ничего подобного! Неправильно! – заметила она. Запахнув кимоно на груди, она подошла к Мусаси.

– Будешь так неуклюже держать, любой зарубит тебя мечом. Вот так надо!

Она вырвала шестопер из рук Мусаси и показала правильное положение оружия. Мусаси удивленно смотрел на женщину в боевой стойке с ужасающим оружием в руках. От изумления он раскрыл рот. Когда она кормила ребенка, в ней было что-то животное, но сейчас, в боевой стойке, женщина выглядела величественной, гордой и необычайно красивой. На сине-черном лезвии серпа, поблескивавшем, как спинка макрели, Мусаси увидел клеймо: «Стиль Сисидо Яэгаки».

Стремительно показав, как держать оружие, женщина быстро сложила лезвие и повесила шестопер на стенку. – Вот так, – сказала она.

Мусаси очень хотелось, чтобы она повторила прием, но хозяйка не была расположена демонстрировать боевые навыки. Освободив стол, на котором лежал войлок, она принялась мыть посуду и что-то готовить.

«Если жена такая мастерица, то муж ее чего-нибудь да стоит!» – размышлял Мусаси.

Ему до боли захотелось увидеть Байкэна, и он тихо спросил извозчика о семействе Аракиды. Разморенный теплом спутник Мусаси пробормотал в ответ, что оно охраняет храм Исэ.

«В таком случае, – подумал Мусаси, – их не трудно найти». Решив заняться поисками завтра, он улегся у огня и заснул.

Рано утром, когда подмастерье открыл дверь кузницы, Мусаси поднялся и попросил извозчика довезти его до Ямады, селения, ближайшего к храму Исэ. Погонщик, накануне получивший плату, немедленно согласился.

К вечеру они выехали на большую обсаженную деревьями дорогу, ведущую к храму. Харчевни были необычайно пустынными даже для зимы. Путники встречались редко, дорога была разбитой. Деревья, поваленные осенними бурями, лежали неубранными.

Из постоялого двора в Ямаде Мусаси отправил посыльного в дом Аракиды с поручением узнать, там ли Сисидо Байкэн. Ответ гласил, что произошла, верно, ошибка, и никакого Байкэна у них нет. Раздосадованный Мусаси вдруг заметил, что нога за ночь еще сильнее распухла. Мусаси охватила тревога, потому что до встречи в Киото остались считанные дни. В вызове, посланном в школу Ёсиоки из Нагой, он предложил им на выбор любой день в первую неделю Нового года. Мусаси не мог отказаться от поединка, сославшись на больную ногу. Он обещал встретиться с Матахати на мосту на улице Годзё.

Следующий день Мусаси лечил ногу всеми известными ему средствами. Он парил ее в сыворотке от перебродивших бобов, но опухоль увеличилась. Мусаси мутило от запаха сыворотки. Колдуя над ногой, Мусаси ругал себя за глупое решение завернуть в Исэ. Следовало прямиком отправиться в Киото.

Ночью боль в ноге, закутанной ватным одеялом, сделалась нестерпимой, жар усилился. Утром Мусаси испробовал другие средства. Хозяин гостиницы дал ему мазь, уверяя, что в их семье ею исцеляются из поколения в поколение. Опухоль не спадала. Мусаси казалось, что нога набухает, как соевый творог-тофу, тяжелеет, как бревно.

Непривычное состояние заставило Мусаси задуматься. Впервые в жизни он пролежал в постели три дня подряд. Он не помнил себя больным, кроме одного случая в детстве, когда у него был нарыв на голове. «Болезнь – худший враг, – рассуждал Мусаси. – Я бессилен против ее власти». До сего времени он воспринимал врагов как внешнюю опасность. Состояние, когда враг поразил его изнутри, было неожиданным и обескураживающим. «В году не так много дней, – думал Мусаси. – Я не могу оставаться в бездействии!» Его давила тоска, ребра, казалось, сжимали сердце, ему не хватало воздуха. Мусаси решительно сбросил одеяло. «Если я не могу одолеть недуг, как я собираюсь победить всю школу Ёсиоки?» – спросил он себя.

Мусаси заставил себя сесть на ноги в официальной позе, надеясь задавить дьявола, забравшегося внутрь его тела. Боль пронзила его чуть не до обморока. Он сидел лицом к раздвинутым сёдзи, закрыв глаза. Красное, от жара лицо через некоторое время побледнело, голова перестала пылать. Мусаси не был уверен, что дьявол покорится его непреклонной воле. Мусаси открыл глаза и увидел перед собой лес вокруг храма Исэ. За ними возвышалась гора Маэ, немного восточнее – гора Асама, а между ними к небу вознесся пик, который смотрел свысока на соседей и словно дразнил Мусаси.

«Как орел», – подумал Мусаси, не зная, что вершину действительно называют Орлиной горой. Надменность горы оскорбляла его. Пренебрежение, излучаемое горой, пробудило в Мусаси боевой дух. Мусаси одолевали мысли о Ягю Сэкисюсае, старом мастере меча. Сэкисюсай походил на этот гордый пик, и вскоре Мусаси уже казалось, что пик и есть Сэкисюсай, который взирает на него из-за облаков и смеется над его слабостью и ничтожеством.

Глядя на гору, Мусаси на какое-то время забыл о боли в ноге, но вскоре она вернулась. Поставь он ногу в кузнечный горн, страданий было бы ненамного больше. Он вытащил из-под себя нечто толстое и круглое, не узнавая собственную ногу. Мусаси позвал служанку, нетерпеливо стуча кулаком по татами, потому что она не спешила появиться.

– Где все? – кричал он. – Подайте счет! Я уезжаю. Приготовьте еду – жареный рис. И еще три пары крепких соломенных сандалий.

Вскоре Мусаси хромал по улицам старинного торгового городка, где, по преданию, родился знаменитый воин Тайра-но Тадакиё, герой «Истории войны Хогэн». Сейчас ничто здесь не напоминало о герое. Это был веселый квартал под открытым небом, со множеством харчевен и женщин. Продажных соблазнительниц было больше, чем деревьев. Они зазывали прохожих, цеплялись за рукава, кокетничали, заманивали, дразнили. Мусаси пришлось буквально продираться сквозь них, отворачиваясь от их наглых взоров.

– Что с ногой?

– Полечить тебя?

– Давай ногу разотру!

Женщины тянули его за одежду, цеплялись за руки.

– Такому красавчику не к лицу хмуриться!

Покрасневший Мусаси продвигался вперед почти вслепую. Он не знал защиты против такого нападения. Мусаси извинялся, отговаривался, еще больше раззадоривая женщин. Одна из них назвала его «хорошеньким, как детеныш пантеры», и набеленые руки еще настойчивее замелькали вокруг Мусаси. В конце концов он просто бросился наутек, забыв о манерах и достоинстве. Шляпа слетела с его головы. Женский хохот сопровождал его до тех пор, пока он не оказался за городом.

Мусаси не мог спокойно относится к женщинам. Возбуждение, вызванное прикосновением их рук, будоражило его. От воспоминания о терпком аромате белил сердце его учащенно билось, и сила воли не могла обуздать волнение. Этот враг грознее противника с обнаженным мечом, потому что Мусаси не знал, как его одолеть. По ночам, охваченный желанием, он метался без сна. Предметом его похотливой мечты становилась порой невинная Оцу.

Боль в ноге отвлекла его от женщин. Ему пришлось бежать, хотя он едва мог передвигаться, и ему казалось, что он ступает в расплавленный металл. Боль пронзала от ступни до макушки. Губы стали пунцовыми, а руки липкими, как мед, волосы взмокли от пота. Он собирал последние силы, чтобы приподнять больную ногу. Порой ему казалось, что он вот-вот рухнет оземь. Мусаси знал, что боль сама по себе не пройдет. Покидая постоялый двор, он настроился преодолеть предстоящую пытку. Мусаси проклинал при каждом шаге больную ногу, едва не теряя сознание.