– Не теряйте времени! Подумаешь, шишка упала из-за жалкой обезьяны! – подгонял товарищей Рёхэй.

– Стойте! – сказал Кодзиро и, подойдя к носилкам, обратился к Сэйдзюро: – Как это случилось? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Мусаси оказался сильнее. Куда пришелся удар? В правое плечо? Плохи дела, кость раздроблена. Рука теперь как мешок с песком. Нельзя переносить толчки, лежа на носилках. Кровь может ударить в голову.

Кодзиро властно скомандовал ученикам:

– Ставень на место! Не слышите? Делайте, что вам говорят!

Сэйдзюро, казалось, находился на пороге смерти, но Кодзиро заставил его встать.

– Встанешь, если захочешь! Рана не такая уж серьезная. Перебита только правая рука. Ты сможешь идти сам, если попытаешься. Левая рука невредима. Забудь про себя! Вспомни покойного отца! Он заслуживает большего уважения, чем ты ему оказываешь сейчас. Прокатиться на ставне по улицам Киото! Прекрасный способ почтить память родителя!

Сэйдзюро смотрел на Кодзиро отрешенным оловянным взглядом. Неожиданно он резко поднялся на ноги. Перебитая правая рука свисала ниже левой.

– Миикэ, – позвал Сэйдзюро.

– Да, учитель!

– Отсеки ее!

– К-как?..

– Что стоишь? Руби руку!

– Но…

– Трус! Уэда, отсеки руку! Сию минуту!

– Да-да, учитель!

Уэда не успел сделать шагу, как вмешался Кодзиро:

– Если хочешь, я выполню твою просьбу.

– Сделай милость! – ответил Сэйдзюро.

Кодзиро, подняв руку Сэйдзюро, вытащил короткий меч и молниеносным движением отсек ее. Рука упала на землю, из культи хлынула кровь.

Сэйдзюро пошатнулся, но его подхватили ученики. Культю перетянули жгутом, чтобы остановить кровь.

– А теперь я пойду, – произнес Сэйдзюро. – В свой дом я войду сам. Лицо его стало восковым. Он сделал несколько шагов, оставляя за собой кровавый след.

– Осторожней, молодой учитель!

Ученики взяли Сэйдзюро в кольцо, как обручи бочку. Они возмущались поступком Кодзиро. Один из учеников проворчал:

– Зачем этот надутый болван отрубил руку? С рукой было лучше.

Сэйдзюро, пристыженный словами Кодзиро, упрямо сказал:

– Я сказал, что дойду сам!

Собрав всю силу воли, Сэйдзюро сделал шагов двадцать. Затем еще двадцать. Покачнувшись, он лишился чувств.

– Быстро! Мы должны доставить его к лекарю!

Ученики, подхватив Сэйдзюро, торопливо понесли его на улицу Сидзё. У Сэйдзюро не было сил возражать.

Кодзиро, стоя под деревом, молча наблюдал за суетой. Обернувшись к Акэми, он насмешливо спросил:

– Видела? Думаю, ты немного утешилась.

Смертельно бледная, Акэми метнула в него уничтожающий взгляд. Кодзиро продолжал, словно не заметив ее настроения.

– Ты упрямо твердила, что хочешь отомстить ему. Довольна? Достаточная плата за утраченную невинность?

Акэми растерянно молчала. Сейчас Кодзиро казался куда страшнее и отвратительнее самого Сэйдзюро. Ёсиока причинил ей горе, но не был подлым человеком и бессердечным негодяем. Натура Кодзиро была низкой от природы. Он был не просто вредным человеком, какие нередко встречаются, а извращенным типом, который никому не делает добра и наслаждается чужими страданиями. Кодзиро никогда не обманет и не украдет, но он гораздо опаснее обыкновенных разбойников.

– Пора домой! – сказал Кодзиро, сажая на плечо обезьянку. Акэми так и подмывало убежать от него, но она не решалась.

– Сейчас нет смысла искать Мусаси, – продолжал он как бы про себя, но одновременно обращаясь к Акэми. – После боя ему незачем оставаться поблизости отсюда.

Акэми размышляла, почему она не может воспользоваться случаем, чтобы вырваться на свободу, оставить этого страшного человека. Проклиная себя за глупость, Акэми покорно плелась за Кодзиро. Обезьянка, попискивая, скалила на Акэми белые зубы.

Акэми хотелось приструнить зверька, но она не могла. Ей чудилось, что они связаны с обезьянкой одной судьбой. Акэми, вспомнив, как жалко выглядел Сэйдзюро, преисполнилась состраданием к нему. Презирая людей, подобных Сэйдзюро и Кодзиро, она все же тянулась к ним, как мотылек к огню.

«Я победил, – сказал себе Мусаси, покидая поле. – Я побил Ёсиоку Сэйдзюро и сокрушил школу фехтования Киото».

Победа не радовала. Мусаси шел с опущенной головой, шурша прошлогодней листвой. Вспорхнувшая птичка мелькнула грудкой, белой, как рыбье брюшко.

Мусаси бросил последний взгляд на молодые сосны на холмике, где он встретил Сэйдзюро. «Всего один удар меча, – думал Мусаси. – Может, он выжил». Мусаси еще раз проверил, нет ли крови на его деревянном мече.

Утром, подходя к месту поединка, Мусаси ожидал увидеть с Сэйдзюро и учеников школы, готовых на любой вероломный поступок, Мусаси не исключал для себя смертельного исхода, поэтому вымыл голову и почистил зубы солью, чтобы не выглядеть неряшливым в последний час жизни.

Сэйдзюро оказался гораздо слабее, чем ожидал Мусаси. Он даже засомневался, действительно ли перед ним сын ЁСИОКИ Кэмпо. Мусаси не верилось, что холеный молодой человек с изысканными манерами и есть лучший знаток стиля Киото. Сэйдзюро был слишком тщедушен, утончен и элегантен для выдающегося мастера меча.

После обмена приветствиями Мусаси с досадой подумал: «Напрасно я ввязался в поединок с ним». Сожаление было искренним, потому что Мусаси всегда сражался только с более сильным противником. Беглого взгляда на соперника хватило, чтобы понять: для боя с Сэйдзюро не требовались годы тренировок. Во взгляде Ёсиоки не было уверенности. Боевого пыла не чувствовалось ни во взоре, ни в осанке. «Зачем он здесь, если не уверен в себе?» – удивлялся Мусаси. Он сочувствовал Сэйдзюро, разгадав его состояние. Сэйдзюро при всем желании не мог уйти от боя. Ученики, доставшиеся ему в наследство от отца, видели в нем учителя и наставника, поэтому Сэйдзюро оставалось лишь испить до дна уготованную судьбой чашу. Когда оба приняли боевые позиции, Мусаси отчаянно пытался найти предлог для отмены поединка, но подходящего повода не было.

Поединок закончился, и Мусаси подумал: «Какое несчастье! Зря я с ним связался!» Он про себя помолился за скорое исцеление Сэйдзюро. Случившегося не вернуть. Дело сделано, и зрелому воину не пристало проливать слезы сожаления.

Мусаси ускорил шаг. Внезапно из травы высунулось лицо пожилой женщины. Она, верно, что-то собирала в траве, и шаги Мусаси вспугнули ее. Женщина была в легком однотонном кимоно, по цвету неотличимом от травы. В глаза бросался лишь пурпуровый пояс. Кимоно было обыкновенное, однако головной убор выдавал в ней монахиню. Женщина лет семидесяти была маленькой, хрупкого сложения.

Мусаси удивился не меньше женщины. Еще шаг, и он наступил бы на нее.

– Что вы ищете? – вежливо спросил Мусаси.

В одной руке женщина держала корзину с молодыми побегами полевых трав, в другой – четки, полуприкрытые рукавом. Руки и четки слегка дрожали.

Желая успокоить женщину, Мусаси беззаботно заметил:

– Не думал, что так рано можно собирать зелень. Весна, похоже, уже близко. У вас в корзине и петрушка, и рапс, и сушеница. Это вы сами собрали?

Старая монахиня, выронив корзинку, с криком «Коэцу! Коэцу!» побежала прочь. Мусаси изумленно смотрел, как пожилая миниатюрная монахиня убегает от него по направлению к небольшому холмику посреди поля. Струйка дыма поднималась из-за холмика, Мусаси решил, что монахиня напрасно бросила собранную зелень, и, взяв корзину, пошел следом. Поднявшись на холмик, он увидел монахиню и двух ее спутников.

На солнечной, южной стороне пологого склона лежал коврик, на котором были приготовлены принадлежности для чайной церемонии. Рядом на костре кипел чайник и стоял кувшин с водой. Семья, видимо, готовила чайную церемонию на природе.

Один из мужчин походил на слугу. Второй – лет сорока восьми – был, вероятно, сыном монахини. Он напоминал ожившую фарфоровую фигурку аристократа из Киото. Гладкое, дородное лицо излучало спокойную уверенность. Брюшко и неторопливые манеры завершали образ.