У дома с Матахати поздоровался сосед по имени Умпэй. Он мылся в ушате. Для приличия баня была загорожена дождевым ставнем. Умпэй был старшим в артели, копающей колодцы.

– Я уже вымылся, не хочешь искупаться? – великодушно предложил сосед.

– Спасибо. Акэми должна согреть воду.

– Вы так любите друг друга! Прямо как брат и сестра.

Матахати глуповато хихикнул. Появление Акэми избавило его от необходимости отвечать Умпэю.

Акэми поставила ушат под хурмой и натаскала горячей воды.

– Попробуй, Матахати, не горячо? – спросила она.

– Рука не терпит, – ответил тот.

Матахати, раздевшийся до набедренной повязки, притащил холодной воды из колодца и полез в ушату. Умпэй, закончив купание, уселся рядом на бамбуковый табурет.

– Дынь много продал? – поинтересовался он.

– Я никогда много не продаю, – ответил Матахати, поспешно смывая с руки запекшуюся кровь.

– Ты заживешь куда лучше, если будешь копать колодцы.

– Ты давно это говоришь. Если я стану работать на территории замка, меня перестанут пускать на ночь домой, поэтому Акэми не хочет чтобы я шел в твою артель. Ей без меня одиноко.

– Счастливая парочка!

– Ой! – воскликнул Матахати, когда брошенная кем-то незрелая хурма угодила ему в затылок.

– Ха-ха! Это чтобы ты не хвастал, как тебя любит жена, – засмеялся Умпэй.

Умпэй, седой шестидесятилетний старик, пользовался уважением в поселке. Каждое утро соседи слышали, как он читает молитву секты Нитирэн. Он происходил из Ито в провинции Идзу, а на дверях его дома было выведено: «Мастер по рытью колодцев в замке сёгуна». Работа в замке требовала высокого мастерства, обыкновенные землекопы не годились. Умпэй долгое время работал на золотых копях на полуострове Идзу, поэтому ему поручили возглавить артель. По вечерам он любил сидеть у деревянной решетки, густо увитой стеблями тыквы, и потягивать сётю, сакэ бедняков.

Матахати вылез из ушата, и Акэми, загородив его со всех сторон дождевыми ставнями, тоже искупалась.

На ужин Матахати получил соевый творог-тофу, приправленный листьями базилика.

– Я не хочу копать колодцы и быть пленником в замке за несколько лишних грошей, – сказал Матахати. – Но я не намерен всю жизнь продавать дыни. Потерпи еще немного, Акэми!

– Я мечтала, чтобы ты занялся настоящим делом, таким, чтобы о тебе с уважением говорили люди, – ответила Акэми с набитым ртом.

Они жили как муж и жена, но Акэми не собиралась навеки связывать судьбу с бездельником Матахати. Она убежала с ним из веселого квартала в Сакаимати, но лишь для того, чтобы выждать время и упорхнуть еще куда-нибудь. В ее планы не входило отправлять Матахати на работу в замок. Оставаться одной опасно. Больше всего Акэми боялась домогательств Хамады.

– Да, совсем забыл, – сказал Матахати и рассказал о сегодняшнем происшествии, выставляя себя в выгодном свете.

– Кодзиро? Ты ему сказал, что я здесь? – спросила она, изменившись в лице.

Матахати взял ее за руку.

– Конечно нет. Неужели ты могла подумать, что я способен выдать тебя этому негодяю? Он тогда постарается…

Матахати вскрикнул, замолчав на полуслове. Твердая хурма угодила ему в щеку, заляпав беловатой мякотью лицо.

Мимо бамбуковой рощи, залитой луной, в сторону города неторопливо шел человек, очень похожий на Кодзиро.

– Сэнсэй! – позвал Иори.

Высокая трава скрыла от него ушедшего вперед Мусаси. Они шли по равнине Мусасино, которая, как говорят, раскинулась на десять уездов.

– Я здесь! Не отставай!

– Я сбился с тропинки. Далеко еще?

– Пока не найдем места для жилья.

– А мы здесь поселимся?

– Почему бы нет?

Иори посмотрел на небо, на пустынную равнину.

– Странно, – проговорил он.

– Представь, как чудесно здесь осенью. Чистое небо, роса на траве. От одной мысли об этом чувствуешь очищение.

– Я не прочь пожить в городе.

– Конечно, среди людей интереснее, но даже я, привыкший ко всему, не могу смириться со столбами, расставленными на каждом шагу в Эдо. Ты читал объявления?

– Я готов лопнуть от злости.

– Зачем злиться?

– Не выношу, когда кто-нибудь говорит о вас плохо.

– Ничего не поделаешь.

– Вы ведь можете изрубить всех, кто распускает сплетни.

– Бессмысленно начинать войну, которую нельзя выиграть.

– Неужели вы можете проиграть этому отребью?

– Не исключено.

– Почему?

– Их слишком много. Убью я десятерых, а им на смену явится сотня, убью сотню, придет тысяча. Проигрышное положение.

– Предпочитаете насмешки до конца жизни?

– Конечно нет. Я должен заботиться о чести, это моя обязанность перед предками. Я намерен стать таким человеком, над которым никто не посмеет издеваться. Поэтому мы здесь.

– Сколько ни бреди, а никаких признаков жилья. Может, переночуем в храме?

– Хорошая мысль, но я ищу подходящую рощу, где мы построим собственный дом.

– Как в Хотэнгахаре?

– Нет. Теперь мы не будем возделывать землю. Я займусь практикой Дзэн, а ты будешь читать книги. Буду учить тебя фехтованию.

У деревни Касиваги, которую считают воротами в Эдо из провинции Косю, они спустились по длинному откосу от Дзюнисё Гонгэна и проследовали по узкой тропе, затерянной среди высоких летних трав. Мусаси присмотрел сосновую рощу неподалеку. Домом ему служило любое место, ведь повсюду он ощущал себя частицей природы.

В ближайшем крестьянском доме Мусаси позаимствовал инструменты и нанял помощника. Мусаси учился строительному искусству у птиц. Через несколько дней в роще выросло странное сооружение, нечто среднее между горной хижиной отшельника и шалашом. На стропила пошли неотесанные бревна, на стены – бамбук, тростник, кора.

– В таких жилищах, верно, обитали древние люди в эпоху богов, – задумчиво проговорил Мусаси, разглядывая свое творение. Единственным отступлением от первозданной простоты были сёдзи, аккуратно оклеенные бумагой.

Потянулись дни, оглашаемые монотонным чтением Иори, которому вторил стрекот цикад. Занятия были строгими.

Раньше Мусаси считал, что дети должны развиваться естественно, без постороннего влияния, но на примере Дзётаро он убедился, что в юном возрасте быстрее развиваются дурные наклонности, а хорошие подавляются. Сорняки опережают в росте полезные растения.

После смуты Онин народ пребывал в смятении, походя на заросли дикой конопли. Нобунага срезал коноплю, Хидэёси огреб ее. Иэясу расчистил и разровнял поле для новой жизни. Воинское сословие, единственной выдающейся чертой которого была безграничная гордыня, потеряло прежнее могущество в стране. Битва при Сэкигахаре положила конец его главенству.

Мусаси знал, что независимо от того, останется ли власть у Токугавы или она перейдет к Тоётоми, народ уже не свернет с нового пути, ведшего от хаоса к порядку, от разрушения к созиданию.

Мусаси в воспитании Иори уделял большое внимание дисциплине. Он создавал самурая нового типа для грядущих времен, свободного от пережитков прошлого.

– Иори!

– Да, учитель!

– Солнце садится, пора тренироваться. Готовь мечи.

Мальчик принес мечи и, став в официальную позу на коленях, попросил наставника дать урок.

Учитель и ученик замерли, держа деревянные мечи на уровне глаз. Солнце коснулось горизонта, роща потемнела, громче запели цикады.

– Глаза! – скомандовал Мусаси. Иори шире раскрыл глаза.

– Смотри мне прямо в глаза!

Иори напрягался, но его взгляд буквально отскакивал от зрачков Мусаси. Глаза учителя поражали без оружия. Иори пытался сосредоточиться, но у него кружилась голова, руки и ноги слабели.

Иори едва сдержался, чтобы не отступить, за что ему много раз попадало, но шагнуть навстречу Мусаси он не мог. Будто кто-то прибил ему ноги гвоздями к полу. Иори почувствовал, как его опаляет внутренний жар. «Что это со мной?» – думал Иори. Негодование из-за собственной слабости росло в нем с неудержимой силой. Охваченный порывом духовной энергии, Мусаси воскликнул: