Рафаэлла открыла одну из комнат, уже приготовленную для меня.

Я растворил жалюзи, распахнул окно. Оно выходило на крутой склон холма, поросший отцветающими кустами роз и мандариновыми деревцами. Между их ветвей вдалеке проглядывалось море.

Потом девочки провели меня в небольшую гостиную, где горел свет, ибо там не было окна. На столе рядом с очками лежал приёмничек на батарейках, и я сразу подумал о том, что, может быть, позже посчастливится поймать какую‑нибудь радиостанцию на русском языке.

Поднявшись на приступок, можно было попасть к газовой плите, холодильнику и кухонному буфету, стоящему у стены, выложенной кафелем с закрученным, как лабиринт, греческим орнаментом.

Это было отличное жильё. Ничуть не хуже, чем на вилле Диаманди.

— Позвони себе в Москву, – это было первое, что сказал Никос, вернувшись домой после работы.

Люся никогда не предлагала воспользоваться её телефоном. В последнее время я звонил из автоматов, пользуясь купленной в табачном киоске телефонной картой.

Это было первый раз, когда Ника сняла трубку, спросила: «Алё? Вам кого? Папы нет дома. Он в Греции».

Плывя в утреннем море к острову–миражу, я снова испытал ни с чем не сравнимое чувство счастья от одного только, что слышал голос моей доченьки. Ты, Маринка, выскочила в магазин за продуктами. И поэтому мы поговорили вдвоём. На прощанье я похвастался, что купил очень красивое испанское платьице, а ты, Ника, напомнила: «Смотри, чтобы тебя не съела акула».

…Трудно было понять, приближаюсь я к острову–призраку или нет. Захотелось повернуть обратно, но я решил не давать себе слабину. Знал, никогда себе не прощу, там, в Москве, буду жалеть об упущенном морском приключении.

От взмахов рук взлетали фонтаны брызг, искрящихся в лучах солнца. Весело было разрезать телом воду, весело вспоминать свой испуг вчера вечером, когда, спустившись из квартиры Никоса в свою комнату и начав стелить постель, я вдруг заметил наверху, на потолке что‑то ужасное.

Ящерица с растопыренными лапами и хвостом следила за мной…

Змеи, ящерицы, крокодилы вызывают во мне патологическую брезгливость, ужас. Я их не понимаю. По–моему, они лишены хоть какой‑нибудь возможности доброго контакта с человеком, с другими животными.

И вот такая тварь, почему‑то не падая, растопырилась над самым изголовьем…

Только собрался лечь с приёмником в руках, попытаться поймать Россию – на тебе!

Я вбежал в гостиную, где Теодор, с которым меня заново познакомил Никос, дремал перед маленьким переносным телевизором, знаками позвал к себе. Показал на потолок.

— Гекко, – улыбнулся Теодор.

— Геккон? – переспросил я.

— Ам–ам москитос, – для убедительности Теодор изобразил, как ящерица ловит ртом комаров.

Теодор принёс швабру, поднял её, чтобы сбить ящерицу с потолка. Но геккон короткими перебежками ушмыгнул куда‑то за занавесь на окне.

Я приподнял занавесь, хлопал ею, заглядывал во все уголки, но геккон странным образом исчез. Я провёл беспокойную ночь. Несколько раз вскакивал, включал свет, осматривал потолок, стены, складки одеяла.

От панических мыслей несколько отвлекал приёмник. Удалось нашарить волну, на которой транслировала свои передачи на русском языке хорошо знакомая мне радиостанция «Свобода».

Я прослушал опрос на улицах Москвы. Подобные опросы корреспонденты «Свободы» проводят каждый день на протяжении многих лет. В этот раз поразило не то, что именно прохожие отвечают на вопрос «Как вы относитесь к проблеме разоружения США и России?», а то, как они отвечают. Особенно женщины. Почти все они «затруднялись ответить», почти все непременно употребляли выражение «честно говоря». И при этом нервно хихикали. Ни к селу, ни к городу. Словно полоумные или испытавшие в своё время шок изнасилования.

Под утро мне необычайно повезло. Я поймал запись интервью «Свободы» с единственным политиком России, которому я верю, ради которого каждый раз, когда происходят выборы президента, заставляю себя тащиться в избирательный участок. До этого сравнительно молодого, талантливого умницы наше забитое население никак не дорастёт. Честный, правдивый, глубоко мыслящий человек со своей научно выверенной программой преобразования страны, он остаётся никому не нужным, невостребованным.

Вспомнились горькие строки Маяковского: «Я хочу быть понят родной страной. А не буду понят, так что ж, по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь…»

…Словно кто‑то провёл по телу ладонями. Это была отмель, густо поросшая водорослями. Я встал, пошёл к берегу, усеянному высохшими скелетами крабов и ракушками.

Немного отдышался на солнышке. Потом обошёл пустынный островок, лишь кое–где покрытый травой, уцепившейся за выходы известняка. Посередине увидел столб, на котором была прибита доска с выцветшей надписью «Private».

Вблизи частное владение оказалась неживописным, неинтересным. «Ещё не хватает наткнуться босыми ногами на змею или скорпиона, – подумал я, забредая в воду и пускаясь в обратный путь. – Хотя непонятно, что змеи могут тут жрать».

Когда я добрался до родимого берега, я так устал и подмёрз, что едва доплёлся до своих вещей, рухнул навзничь на горячий песок.

Эй, вы, инженер человеческих душ! – крикнул кто‑то на русском языке. – Откуда приплыли?

Я поднял голову, огляделся. Ко мне в чёрных очках и плавках, отделившись от своей жены, приближался Саша Попандопулос.

— Вчера видел Адониса. Жуёт горький миндаль, сказал, что гадость страшная, но, согласно анализам, сахар начал падать. Как это может быть?

— Таджикская мудрость. Моей заслуги тут нет.

— А в астрологии разбираетесь?

— Смотря в какой. Существует учение Чижевского о связи вспышек на солнце со вспышками эпидемий, о влиянии солнечных бурь на безумство войн, восстаний и революций. Будете в Москве – дам почитать труды Чижевского.

— И вы верите?

— Саша, это не предмет веры. Вот я верю в Бога. А это – научная гипотеза. Правда, сейчас этим никто толком не занимается.

— Не знаю, не знаю… – Саша сгрёб высохшие ракушки с моей безрукавки, пересыпал их из ладони в ладонь. – В самом деле верите в Бога? Интересно… Вроде, неглупый человек… – он сбросил ракушки на безрукавку. – Знаю я ваших верующих! Прошлой зимой Грецию посетил заезжий астролог из России. С дипломом. С большим крестом на груди. Вон загорает моя жена, можете спросить, как он за неделю облапошил чуть не всю русскую колонию в Афинах. Собрал на квартире у одной дуры десятка полтора жён посольских и консульских чиновников. Предложил каждой составить ежедневный астрологический прогноз на год. За пятьсот долларов. На три месяца – по сто с рыла. Многие клюнули, выпрашивали у мужей деньги. Лихо?

— Лихо.

— Но этого ему было мало. В другой раз он предложил каждой даме из той же компании назвать любое число до пяти. Моя жена сказала: «Два». «Значит, вас два раза сглазили! Теперь назовите любое число до девяти». Моя дурочка ответила: «Девять». Фраер с крестом пообещал: «За девятьсот долларов я сниму с вас оба сглаза».

— Дали ей денег?

— Нет, конечно. Но были слёзы…

— Чем примитивней, тем верней. Что называется, взял на хапок, – я поднялся, оделся, спрятал в карман ракушки. – Жарко. Никогда так долго не валялся на пляже. Хотите, пойдём ко мне, живу теперь поблизости, в доме Никоса.

— Спасибо. Мы только пришли. Ух, и загорели вы! Сущий негр. Только зубы сверкают.

— Зубы? Ну–ну… – впервые я позабыл о протезах, не чувствовал боли.

Саша провожал к выходу с пляжа. Рассказывал:

— На днях зашли с женой в магазин немецкой одежды на Папаиоанну. Там началась осенняя распродажа. Сейл. Встретили эту вашу дамочку с ребёнком и какой‑то тёткой. Они не знали, что мы понимаем по–русски. Тётка купила джинсовую юбку. Дамочка потребовала у неё чек. Та орёт: «Зачем вы всё время забираете чеки?»

— В самом деле, зачем?

— Неужели не знаете? Каждый иностранец, улетая из страны, предъявляет чеки в банк, и ему возвращают десять процентов затрат.