Его скудный английский примерно равен моему. Я ничего, собственно говоря, не понял, кроме того, что он приглашал меня приехать летом, готов оплатить поездку. Чуть не через каждое слово повторял: «Look for», что означает «искать». То ли меня там кто‑то разыскивает, то ли я должен был кого‑то или что‑то найти. В своё время я даже не стал рассказывать тебе об этом непонятном звонке.

Но теперь твоя и Люсина затея воскресила в памяти этот невнятный разговор. Это был как бы первый удар колокола, предопределивший будущую поездку.

Второй – трагедия моих друзей Юры и Тани. Я воспринял её, как свою личную. И подсознательно всё время стараюсь о ней забыть, вытравить из памяти.

Эта семья поддерживала меня в трудные годы. В конечном итоге, если бы не Юра, не был бы я сейчас распростёрт на постели в номере отеля «Кава д’ор» в Пирее, не слышал бы, как под ночным ветром плещут волны залива, шумят листвою деревья. Потому что впервые девять лет назад перелетел из заметённой снегом ноябрьской Москвы сначала в Афины, а оттуда на один из островов архипелага Малые Спорады в Эгейском море именно благодаря Юре и Тане, спасших меня таким образом от назойливых телефонных угроз отправить на тот свет следом за Александром Менем, моим духовным отцом. Юра, а затем его греческий компаньон по фрахтовому делу Константинос, может быть, спасли мне жизнь, во всяком случае, дали возможность перевести дыхание.

У нас с Юрой многолетняя, что называется, мужская дружба. Немногословная. Видимся редко. Он постоянно летает по делам своего бизнеса чуть ли не во все города Европы и Америки, где есть торговые порты.

Таня же бывала у меня очень часто. Знала, что я дружу с Александром Менем. Вроде бы тянулась к вере, задавала вопросы, свидетельствующие о постоянном духовном росте, брала у меня богословские книги. Всякий раз приносила купленные по дороге продукты, пыталась хоть как‑то прибрать моё тогдашнее холостяцкое жильё. Порой передавала привезённые Юрой из заграницы дары. До сих пор надеваю по торжественным дням роскошную синюю рубашку. Бархатную. Это Юра где‑то углядел, помня, что я люблю всё синее. Впрочем, обо всём этом я тебе рассказывал.

Но вот о чём ты не знаешь. Как раз за год до того, как мы с тобой обвенчались, погиб их единственный сын Витя. Отец, души в нём не чаявший, имел глупость подарить ему к семнадцатилетию мощный японский мотоцикл. Тот заделался рокером. Знаешь, из тех, затянутых в чёрную кожу, с белым шлемом на голове, шумными ордами гоняющих по ночным улицам Москвы. И на стокилометровой скорости врезался во встречный рефрижератор.

С тех пор Таня ни разу не была у меня. «Не могу простить твоему Богу, что забрал Витю». Нет, она ничего подобного не говорит, но, сама понимаешь, нетрудно было расслышать эту её мысль. Они вообще предпочитали ни с кем никогда не обсуждать эту беду. Потому я не распространялся об этом. Случайно до меня дошло: Таня без конца устраивает Юре истерики по поводу того, что тот купил этот проклятый мотоцикл.

Ужасно. Сколько я понял, она и мужу не могла простить этот японский мотоцикл. У них дома был ад.

Ужасен стал для меня тот день, не так уж давно, в начале августа, месяца не прошло, когда днём неожиданно появился Юра. С порога очень серьёзно попросил, чтобы я пошёл в ванную и тщательно вымыл руки.

Я удивился, но послушно вымыл руки с мылом. Под его наблюдением.

Потом, подождав, пока я их вытру, он вынул из бокового кармана пиджака конверт, достал оттуда фотографию и вручил мне так бережно, будто это было нечто хрупкое, драгоценное.

На цветном фото я увидел изображение женского лица. Вполне обыкновенного, уже не молодого.

— Я давно люблю этого человека. Развожусь с Таней. Бросай все дела. Спускаемся к моей машине. Поедем все втроём обедать в ресторан. В итальянский. У меня там знакомый шеф–повар.

Парализованный новостью, я отправился с ними.

Казалось бы, общее несчастье должно было ещё больше сблизить Юру и Таню, но, оказывается, видишь, как бывает.

И вот тогда, в ресторане, Юра, угощая меня и свою избранницу, благодушно пошутил: «С тех пор как ты жил на острове, многие дети бегают по набережной и спрашивают: «Где наш папа из России?» Ты не хотел бы их повидать? Мы с Константиносом могли бы снова устроить тебе такую поездку».

Тогда я пропустил его слова мимо ушей. А ведь это был второй после звонка Дмитроса удар колокола. И теперь появляется Люся с уже снятой виллой на разрекламированном мною в романе острове…

Маринка, мой вечный оппонент, ты скажешь, что всё это – не более, чем цепь случайностей. А я, особенно сейчас, когда уже нахожусь с Люсей и Гришкой в Пирее и послезавтра должен вылететь с ними на остров, продолжаю настаивать: во всей этой истории чувствуется чья‑то настойчивая воля. Разве не так?

Правда, совершенно непонятен замысел, скрытый от меня смысл этой затеи. Может быть, поймёшь ты. Или тот, кому доведётся со временем прочесть эти записи, которые я начал ночью в отеле «Кава д΄ор», что означает «Золотой корабль».

Той же ночью я с трудом припомнил греческие слова и составил словарик, чтобы поприветствовать на острове друзей, ещё не знающих о моём приближении.

Привет – Ясос!

Добрый день – Калимера.

Добрый вечер – Калиспера.

Доброй ночи – Калинихта.

Да – Нее.

Нет – Охи.

Хорошо – Дакси.

Плохо – Како.

Весь мир и люди – Космос.

Ребёнок – Микро.

Как дела? – Папас?

Почему? – Яты?

Жди – Перемена.

Красивый – Ореа.

Это – Афто.

Я должен – Тхело.

Сегодня – Симера.

Давай – Фагоме.

Потихоньку, понемногу – Сига–сига.

Один – эна, три – триа, пять – пента, десять –дека, двадцать — икози, сорок – саранда.

Пожалуйста – Паракало.

Боль – Понай.

Завтра – Аврио.

Стой, остановись – Стамати.

Как ты? Что делаешь? – Ти канис?

Вместе — Мази.

Когда? – Поте?

Ничего – Тибода.

Первый- Васос.

Холодно – Крио.

Сегодня перед обедом – Апопси.

Девочка – Корица.

Вода – Неро.

Банк – Трапеза.

Дом- Спити.

Кровать – Кровати.

Дорога – Дромос.

Любовь – Агапо.

Садись – Каци.

Большое спасибо – Эвхаристо поли!

Господин – Кириос.

Госпожа – Кикири.

Вчера Люся строго предупредила меня, что, поскольку Гришка засыпает поздно, они спят до двенадцати дня. Тем более, самолёт отбыл из Москвы с опозданием, и мы прилетели в Афины поздним вечером. Пока нас встречал и вёз до Пирея приятель Константиноса, мой давний знакомый Саша Попандопулос, пока расселились по соседним номерам, наступила ночь.

…Вскочив, как обычно, рано, я схватил полотенце и спустился к берегу моря.

Ветер утих. Искрящийся в лучах рассвета залив встретил меня, как возвращённая молодость.

Сначала я поплыл брассом в тщетной надежде угнаться за большим белым судном, вышедшим в открытое море справа из‑за длинного мола с белым маяком на конце. Затем перевернулся на спину, раскинув руки, и стал молиться о нашей дочке Веронике, о тебе. Помолился и о Люсе.

Серебряная сигара авиалайнера уходила надо мной навстречу встающему солнцу, и, наверное, сверху я был похож на одинокий лежащий в синеве моря крест.

Вернувшись к узкой полосе пляжа перед отелем, я вытерся, содрал с себя плавки, закатал их в мокрое полотенце, оделся и, терзаемый чувством голода, вместо того чтобы подняться к себе, отправился прямо в только что открывшийся гостиничный ресторан. Ибо помнил сказанное вчера Сашей: завтрак входит в плату за номер.

По раннему часу широкая терраса ресторана была пуста, если не считать двух человек, сидящих лицом к морю. Они завтракали в единственном ряду накрытых столиков, где дежурил одинокий официант в белой куртке, тотчас указавший мне место за их спинами.

Я сел, чувствуя, как с моего затылка ещё падают за шиворот рубашки капли воды.