Я ехал в автобусе «зайцем». В стеклянном, чистейшем автобусе фирмы «Мерседес». Признаюсь тебе, очень трусил попасться…

Ведь предчувствовал, что моей пятидесятидрахмовой монеты на билет не хватит, и всё‑таки постеснялся попросить денег у Никоса. Тем более при всей искренней радости нашей короткой встречи между двумя пациентами он с первых минут начал как‑то странно приглядываться ко мне.

Тогда, девять лет назад, прежде чем впервые пригласить в гости, познакомить с семьёй, он подобным же образом поглядывал на меня, вроде бы взвешивая – а не станет ли этот явившийся из России одинокий человек ухлёстывать за его Инес? Когда он нас всё‑таки познакомил, и я увидел, какая Инес замечательная, какие чудесные у них девочки, я понял, что ему есть чем дорожить пуще собственной жизни. Но сейчас? Почему он так пристально посматривал на меня, будто хотел и не решался что‑то сказать?

На мои расспросы Никос ответил: всё благополучно, все живы–здоровы.

Сказал, что знает, где находится вилла Диаманди, ежедневно проезжает мимо на работу и с работы, ибо живёт теперь не в городе, а снимает верхний этаж пустующего дома на холме близ залива Кукинарес.

Он объяснил, что мой заливчик называется Канапица–бич. Тоже название имеет и остановка автобуса, которую я теперь боялся проехать.

Виляющее между морем и крутыми отрогами скал шоссе было полно машинами и мотоциклами. Они мчались с сумасшедшей скоростью. Будто здесь можно куда‑то опоздать.

Автобус же ехал медленно, с трудом вписываясь в бесконечные повороты. Для безбилетника это довольно противная ситуация… Я уже жалел о том, что не согласился подождать Никоса, когда он предложил отвезти меня к вилле на своей машине во время обеденного перерыва. Шёл первый час дня, и мне не трудно было представить себе, как нервничает пленённая на вилле Люся. С другой стороны, она могла посадить Гришку в коляску и спокойно отправиться на пляж, благо там есть большие зонты над лежаками. Могла бы окунуть Гришку в солёную водичку, заплатить пять долларов за тень.

В конце концов, домработницей или там сиделкой при ребёнке я не нанимался.

И всё‑таки совесть скребла.

Никем не застуканный, я благополучно вышел на остановке «Канапица–бич» и, уже подходя к воротам виллы, понял, что надежда моя не оправдалась. Среди мраморных колонн террасы мелькала голова Люси. Когда она услышала, что я открываю калитку, судорожное движение прекратилось. Она перегнулась через перила, крикнула:

— Где вас носило?! Вынуждена торчать здесь, потому что у вас нет ключей!

«В самом деле, – подумал я. – Не смог бы попасть в дом…»

Хотелось поскорей умыться, перекусить, с утра ведь, кроме кофе, во рту, что называется, маковой росинки не было.

Но не успел я войти в гостиную и вставить свёрнутую циновку в амфору, как Люся загородила собой путь на кухню.

— Где вас носило?! Нужно детское питание! Холодильник, в сущности, пуст. Почему вы явились с пустыми руками? Мы с Гришкой сейчас же, немедленно уезжаем в город. У меня кончились сигареты! И, пожалуйста, сидите здесь, пока не приедет агент! Звонила ему. Он привезёт вторую пару ключей. Звонил этот ваш Константинос, интересовался, как мы устроились.

— А где Гришка?

Она выкатила с террасы коляску со спящим ребёнком, сбросила тапки, надела туфли, быстро проверила содержимое сумочки, втиснула туда мобильный телефон.

И тут я на свою голову предложил:

— Давайте провожу к остановке, помогу сесть в автобус.

— Успокойтесь! Остановлю такси. Не нужны мне ваши услуги, – она сдёрнула с вешалки широкополую шляпку с кокетливыми искусственными цветочками, подскочила к зеркалу, надела её. Вдруг обернулась.

— Что вы уставились? Что стоите, как столб? Звонил мой муж, тоже спрашивает: «Где Гришка? Как Гришка?» Сообщил, у него в четверг регистрация в загсе, в воскресенье – венчание! Представляете, эта тварь подмосковная уже беременна! Получает прописку в Москве, законный брак, будет раскатывать с ним по заграницам. Все вы, мужчины – сволочи! – с этим возгласом она стала неуклюже выкатывать коляску. Цветочки на шляпке дрожали, из глаз полились слёзы.

Дверь за ней захлопнулась.

Я бросился на террасу, боясь, как бы переходя в таком состоянии шоссе, она не попала под колёса. Крикнул:

— Люся! Люсенька, осторожнее!

Не обернулась.

Не успел я убедиться, что она благополучно пересекла трассу, как со стороны города к вилле подъехал агент.

Я пошёл открывать дверь, и в этот момент понял: ни за что не хочу оставаться здесь среди раскиданных вещей, томиться, ожидая Люсю. Агент вошёл, передал мне запасные ключи, оглядел хаос, царящий в гостиной.

Выяснилось, он возвращается в город, может подбросить почти до набережной. Я забежал в свою комнату, мигом переоделся, выхватил из чемодана конверт с подарком, предназначенным для Дмитроса – хозяина бара «Неос космос». Того самого Дмитроса, который звонил мне весной с непонятной просьбой приехать для каких‑то поисков. По пути к выходу заскочил на кухню, где на столе и в мойке опять громоздилась грязная, неубранная посуда. Схватил яблоко и кусок хлеба.

И вот мы уже ехали в город. Агент с некоторым изумлением поглядывал на то, как я расправляюсь со своей едой. «Снимают виллу за четыре тысячи долларов, а живут, как свиньи», – подумал он. Я вышвырнул крошки и огрызок яблока в окно.

Он что‑то произнёс на английском. Я ничего не понял. Произношение у него было то ещё. Тогда он разразился целой тирадой.

— Сэр, спик слоули, плиз, – попросил я. – Говорите медленней.

Но он смолк, скорбно поджав губы.

Лишь когда я вышел в центре города и попрощался, стало понятным, что он тщился сказать. Он хотел сказать, что за этот рейс нужно бы ему заплатить.

«Мошенник! – думал я, шагая вниз по крутым, обмершим от жары улочкам. – Не успели прилететь, отнял вчера пятьдесят долларов за встречу, сотню в залог. Пропала моя сотня, конечно, никогда не вернёт…»

Снова, как девять лет назад, шёл я бедняк–бедняком мимо запертых на время сиесты магазинчиков. Даже болтающейся в пустом кармане рядом с ключами единственной монеты не мог я потратить, её не хватило бы даже на пластиковую бутылочку воды. А пить хотелось.

Набережная надвигалась снизу блеском моря в разрыве домов, оплетённых вьющимися растениями, мачтами причаленных к двум пирсам рыбачьих шхун.

Я ускорил шаг.

Слуха моего коснулась какая‑то песня. Чем дальше я шёл, тем отчётливей она доносилась. И тем больше я настораживался.

Почти крадучись, прошёл было мимо обшарпанной полуоткрытой двери. Замер.

Из полутьмы набитого людьми помещения доносился мой голос!

— Костя – Константиное, грузчики – такелаж, влюбился – агапа, аморе! – наскоро переводил, как умел, мой магнитофонный голос и продолжал:

Заскорузлые люди за столиками стучали костяшками домино, играли в карты.

С колотящимся сердцем я пошёл дальше, боясь, чтобы меня не узнали. «Надо же! – думал я. – Стоило появиться, как они запустили именно эту плёнку!»

Через несколько дней Никос объяснил: в этой открытой муниципалитетом льготной кофейне для рыбаков–пенсионеров имеется всего несколько кассет, и среди них та, где остался мой голос.

Так и слышу твой возглас: «Как это ты со своим полным отсутствием слуха отважился распевать песни на людях?! Неужели подвыпил?»

Скоро узнаешь об этом, полузабытом мною приключении.