Роджер достал из кармана пиджака коробочку с тоненькими сигарками–сигареллами, протянул, щелкнул зажигалкой.

Пока я жадно закуривал, он на своем ужесающем американском английском объяснил, что поздравляет с находкой античных, как он выразился, книг, что его интересует, как это мне удалось. Что он хочет показать мне хоспис, познакомить с интернациональным персоналом.

Дмитрос, стоящий под дождем рядом со мной, добавил:

Если надо, подождем тебя, переоденешься и поедем.

Ничего не получится, — я постучал по циферблату часов. – Сейчас за мной приедет Никос. Должен езать с ним в «праксу».

О’кей. Подолждем тебя у «праксы».

…Люся с Гришкой, конечно, спали. На кухне, конечно, стоял вчерашний недопитый Люсин чай. Рядом валялись листки с сумасшедшими узорами–завихрениями. «Приедет нянька, будет сама всё убирать, – подумал я, вытирая голову схваченным в ванной сухим полотенцем. – После слепков позавтракаю в городе, куплю сигарет. Подождут со своим хосписом. Оставшиеся деньги придётся отдать Люсе. Кончилась моя свобода!»

Марина! Если бы ты знала, до чего одиноким и зависимым снова почувствовал я себя! Связанным с Люсей ещё и авиабилетами на обратный чартерный рейс из Афин. Что называется, скованные одной цепью…

Переоделся.

«Тойота» Никоса уже стояла рядом с машиной Дмитроса. Он с американцем поехал за нами. .

На заднем сиденье в плащиках сидели Антонелла и Рафаэлла со своими школьными ранцами.

— Мама Инес для ты! – произнесла Антонелла заранее выученную русскую фразу и протянула мне через спинку кресла почерневший от древности колокольчик.

— Для тебя, – поправил её Никос.

Колокольчик был крупный, с дивным мелодичным звоном. Я понял, что Инес и девочки заметили, как я любовался вчера овечками, бредущими по склону ущелья. «Повешу в Москве с внутренней стороны входной двери квартиры, – подумал я. – Каждый входящий–выходящий будет пробуждать отголосок Эллады».

— Ти канис? – спросил Никос после того, как мы завезли девочек в школу и поехали в «праксу». – Как ты? Твоя компаньонка что хочет от Инес?

— Дурь! – сказал я. Но Никос не понял.

Тогда, слабый человек, я рассказал ему о том, что произошло вечером на вилле.

— Нет. Ты не должен отдавать ей деньги, какие тебе прислал Константинос. После работы забираю тебя с вещами в свой дом. Будешь жить у нас.

— Я бы с радостью. Только не могу. К десяти вечера она едет встречать няньку. Нужно сидеть с Гришкой.

Дмитрос с Роджером, опередив нас, ждали в машине у «праксы».

— Что они хотят? – спросил Никос, когда, прополоскав рот, я уселся в зубоврачебное кресло.

Чтобы я посмотрел хоспис.

Никос пожал плечами. Надел халат, марлевую маску и принялся за дело — развёл в белой мисочке какую‑то массу для слепков, смазал чем‑то мои дёсны. Для начала показал набор зубов различного размера и цвета.

— Хочешь большие белые, как голливудский актёр?

— Не надо. Если можно, пусть будут, как были.

Никос работал долго и тщательно. Долго ждал, пока слепки затвердеют в моей пасти. Потом осторожно изъял их оттуда, уложил в особую коробочку. Взглянул на часы и сообщил, что должен немедленно ехать в порт, чтобы успеть передать слепки на отходящее к материку судно.

Мы вышли из кабинета вместе. В приёмной накопилась солидная очередь. Никос велел всем ждать. На улице вскочил в машину и умчался в порт.

А я с Дмитросом и Роджером, все‑таки купив в киоске вожделенные сигареты и зажигалку, поехал обратно к Канапица–бич. Неизвестно зачем знакомиться с хосписом. Жалел, что никоса нет с нами. Не иметь переводчика, тужиться говорить по–английски и особенно вслучиваться в английскую речь, как ни странно, чем дальше, тем больше становилось мучительным.

Вдруг я увидел за редеющей пелной дождя указатель «Таверна Александра». Оказывается, Дмитрос ехал верхней дорогой. Эта таверна, заколоченная в ту памятную мне зиму, находилась совсем рядом от моего Дома…

Давайте остановимся. Сегодня не завтракал.

В хосписе нам дадут поесть, — отозвался Роджер.

«Чего он от меня хочет? – подумал я по дороге. – Чтобы и ему нашел какой‑нибудь клад? Вылечил какого‑нибудь миллионера? Дмитрос говорил, будто этот хемингуэистый бородач может заключить со смной контракт… Было бы здорово! В первую очередь дал бы Никосу денег за протезы. Вчера Инес проговорилась, когда Никос спал в доме, что он не берет с местных бедняков за свой труд ни драхмы».

Проезжая мимо виллы Диаманди, я успел заметить Люсю. Она стояла на террасе с вытянутой вперед рукой – узнавала, кончился ли дождь.

Дождь кончился. Из‑за облаков выглянуло солнце.

Миновав пляж, свернули с шоссе налево. Уперлись в решетчатые ворота, которые открыл выскочивший из будочки охранник, и покатили вверх по аллее среди агави пальм к мраморным ступенькам входа в огромный, восточного типа дворец.

Роджер пропустил меня первым. И был явно доволен произведенным эффектом. Я увидел чудовищную роскошь. посреди беломраморного холла из середины круглого, обсаженного цветущими растениями бассейна бил фонтан. Повсюду стояли столики с мягкими кожаными пуфиками. В глубине виднелись две движущиеся ленты эскалатора – одна вели вверх, другая вниз. Они были пусты, как и весь холл. Только слева за стойкой с компьютером и телефоном сидел молодой человек в белом халате, как я понял, администратор.

Мертвая тишина стояла вокруг. Лишь струи фонтана с легким гулом ниспадали в чашу бассейна. Поэтому я расслышал то, что администратор сообщил своему боссу: умер кто‑то из постояльцев, спущен в морг, родственники в Париже оповещены.

О’кей! – сказал Роджер.

…Мы завтракали в обширной комнате, примыкающей к его кабинету.

— Сколько тут этажей? – спросил я, покончив с фруктовым салатом и йогуртом и принимаясь за кофе.

— Семь, — ответил Дмитрос, уничтожавший наравне с Роджером хрустящие тосты с сыром и ветчиной. – Три – терапия и процедуры. Остальные – номера, где живут пациенты. И еще иностранные специалисты.

Сколько сейчас пациентов? – спросил я.

Сорок шесть, — ответил Роджер. И снова повторил, что хочет, прежде всего, познакомить меня со специалистами. Если я пожелаю, могу осмотреть кухню, ресторан, где питаются ходячие больные.

Хоть я и не выразил такого желания, Роджер не без самодовольства все‑таки завел в обширную кухню на нижнем этаже. Блистающую чистотой. Представил нам шеф–повара итальянца, под руководством которого сновали пять или шесть помощниц в белых платочках и передниках.

Потом мы молча поднялись эскалатором в зал ресторана. Там, несмотря на поздний час (было начало одиннадцатого) еще завтракали десять–двенадцать больных. Старушки в париках, исхудалый бородатый старец в чалме.

По выходе из ресторана Роджер закурил свою сигареллу, предложил и мне. Но я независимо вытащил свое «Мальборо–лайт». Увидел, как мимо нас к ресторану прошествовала парочка – высокая старуха с неестественно прямой спиной, держащая на руках болонку, и волочащий ногу старик с заклеенными телесного цвета пластырем мочками ушей. Роджер раскланялся с ними.

— Из Голландии, — пояснил он. – Очень богатые люди. Рич мен, понимаешь?

«Теперь тебе остается их умертвить», — подумал я и хотел было задать вопрос, как здесь насчет эвтаназии, насильственного прекращения жизни? Но решил покамест не зарываться. Все‑таки оставалось загадкой, зачем он с такой настойчивостью желал показать мне этот приют скорби.

Захотелось услышать его мысли. Но Роджер, по–видимому, услышал мои.

Сюрпрайз, сюрпрайз, — повтори он несколько раз, когдамы поднялись выше. – Тебя ждет сюрприз.