— Какой ужас! – занервничала Люся. – Английская коляска!

Никос, ни слова не проронив, сел в машину и уехал. Я пожалел, что не дал ему ключи от виллы. Хотя чётко помнил, что коляску с Гришкой вывозили на тротуар к машине.

— Ничего, – тихо сказала мне Инес, проходя мимо. – Пусть тебе будет хорошо, а не плохо.

Люся с ребёнком на руках расхаживала взад–вперёд по тропинке над обрывом. Антонелла и Рафаэлла потащили меня посмотреть на свои качели, на маленькую беседку, на место для костра, где возвышался на железных ногах мангал, на котором Инес уже раскладывала шампуры с нанизанным, замаринованным дома шашлыком.

— Тебе есть другая еда, мягкая, – улыбнулась она, отмахиваясь от прыгающего на неё Гектора. И что‑то строго сказала девочкам. Видимо, чтобы они не беспокоили меня.

Я действительно забеспокоился. Люся так нервно расхаживала с Гришкой по самому краю ущелья, что мне пришло в голову – кинется вниз. Не из‑за пропавшей коляски, конечно. Из‑за своей пропавшей богатой жизни. Несомненно, чувствует себя здесь, среди моих друзей, чужой.

Тебе будет странно это читать, но я вдруг почувствовал – становлюсь Люсей. Со всеми её комплексами.

Подошёл к ней, попросил:

— Дайте Гришку, посижу с ним в беседке.

— С какой стати?

— Видите, солнце? Голову ему напечёт. А в беседке тень.

— Сама могу побыть с ним в беседке. Благодарю за заботу.

Слава Богу, ушла от опасного места! А тут и Никос вернулся. С коляской.

Оказывается, Люся, усаживаясь с Гришкой в машину, забыла её на тротуаре перед виллой. Никто не украл.

— Прости меня, Никос, – сказал я.

— Ничего. Идём. Что‑то покажу.

Он повёл меня за пределы своей «земли» к одиноко стоящей старой оливе, возле которой лежал большой камень.

— Сейчас увидишь клад, – сказал Никос, с трудом отваливая его.

«Везёт на клады! – подумал я и, как это иногда бывает, в голову ударила совсем другая мысль: – И Россия, и греческий Афон находятся севернее острова. Как же гипотетический корабль с сундуком книг мог потерпеть крушение здесь, гораздо южнее?»

Ответа на этот вопрос я так никогда и не получил.

Никос засунул руку в чёрное отверстие среди мелких камней, вытянул оттуда какой‑то продолговатый предмет, обёрнутый несколькими пластиковыми пакетами. Улыбаясь, вручил мне. Предмет был довольно тяжёлый.

Я сбросил пакеты, содрал их. В руках оказалась литровая бутыль с этикеткой «Rossiyskaja gorkaja». Шестидесятиградусная водка, которую девять лет мы с Никосом почали на диком тогда склоне его «земли».

Судя по тому, что бутылка была почти полна, он с тех пор не выпил ни капли.

— Ты не пьяница, – сказал я, чувствуя, как во мне горячей волной поднимается любовь к этому человеку.

— Не алкоголик, – подтвердил Никос. – Знаешь, и сегодня пить буду только как символ. Скоро сюда приедет одна старая англичанка, обещал ехать с ней делать метки её земли. Купила, а теперь, когда участок поднялся в цене, хочет продавать.

— А ты тут причём?

— Просила помочь.

…Стол в беседке был уже накрыт.

Старательно ел специально для меня перетёртую фасоль, тушёные баклажаны с помидорами, нежные паровые котлетки. Выпил стопарик родимой водки. После чего ещё острее задразнил ноздри запах недоступного мне бараньего шашлыка.

Воровато стянул с одного из лежащих на блюде шампуров кусочек, сунул руку под стол, отдал Гектору. Тот благодарно лизнул ладонь. Девочки заметили этот мой жест. Тоже стали стягивать баранину со своих шампуров и бросать собаке.

Инес прикрикнула на них. Девочки в ответ завопили, как я понял, что так делает Владимирос. Стали распевать, чудовищно коверкая слова:

— «Жан, Жан, Калимжан, приходи в мой лавка, я торгую баклажан – самый вкусный травка!»

Люся, подкармливавшая Гришку всем понемножку, укоризненно посмотрела на меня, спросила:

— Вы и свою Нику учите таким глупостям?

В общем, веселье было в самом разгаре, когда издали, откуда‑то со стороны мостика донеслось призывное бибиканье автомашины.

— Это Лиз, – сказал Никос, вставая. – Англичанка.

— Можно я с тобой?

Никос кивнул. По дороге к его машине он зашел в дом, вынес оттуда какую‑то банку и кисть.

Мы доехали до мостика, где из своего «фольксвагена» пересело к нам странное существо – пожилая женщина с лицом, сплошь покрытым желтоватым пухом. Она сидела с Никосом, развернув план–схему своего участка земли, а я сидел сзади и предавался размышлениям, часто ли она бреется, если бреется вообще.

Должно быть, последний стопарик шестидесятиградусной водки, который я хватил напоследок, сделал своё дело, потому что я всё‑таки спросил:

— Шевинг? Бреетесь?

Если бы ты, Маринка, находилась тут, я бы получил затрещину. Лиз не обернулась, не ответила. С этой минуты не общалась с мной, «хамом из России», как она справедливо подумала.

И я заткнулся.

Мы ехали бездорожьем по живописным горным дебрям, густо поросшим средиземноморской растительностью. Пчёлы и бабочки мелькали в столбах солнечного света, бьющего из‑за стволов деревьев.

Хотя эти места были сравнительно далеки от моря, при наличии автомашины и проложенной дороги можно было спуститься к нему минут за двадцать, а до города – за полчаса. Когда мы остановились в тени корабельных сосен на небольшом плоскогорье, и я вышел из машины, вдохнул настоянный на хвое чистейший горный воздух, увидел вдали морскую синь с островками, мне стало жаль, что я и помыслить не могу купить эту «землю», чтобы построить тут дом для своей жены и дочки. Не для себя. Ибо моё время выходит. Как выходит оно у отца Никоса, который как приехал, так и заснул где‑то в одной из комнат.

Никос ходил окрест с банкой и кистью, делал на скалах и стволах деревьев красные отметины. Старушка Лиз семенила вслед со своим планом. У неё был недовольный, деловой вид.

«Если бы мы с Дмитросом нашли не сундук церковных книг, а клад старинных золотых монет? Всё вдруг стало бы реальным, возможным… И преступным! Ведь говорил же Дмитрос, что древности, найденные в земле Эллады – собственность государства».

Я даже встряхнулся, как Гектор, отгоняя пустопорожние мыслишки.

«Чур меня, чур!» – думал я, когда машина тронулась и мы поехали почему‑то не вниз, а ещё дальше наверх. И тут Никос спросил:

— Почему тебе не купить тут землю? Государство платило бы тебе пенсию, взял бы ссуду в банке… У тебя в Греции много друзей, таких, как Константинос. Я помог бы построить дом, как у меня.

— Никос! То, что сейчас произошло, называется телепатия. Только что думал об этом… Ты и так «строишь» мне рот, зубы. Спасибо. Но я должен жить у себя, в России. Там мои читатели… Куда мы едем?

– Xочу купить мёд. Самый лучший в Элладе.

Неожиданно после крутого подъёма перед нами возник плетень, на котором вниз головой висело несколько глиняных кувшинов и оцинкованное ведро. За плетнём виднелось штук пятнадцать ульев, а за ними – сложенный из небелёных камней низенький дом с двумя раскрытыми окошками.

— Панайотис! Панайотис! – позвал Никос.

Из‑за дома с пластиковой лейкой в руке вышел высокий, совершенно лысый человек лет сорока. В майке и джинсовых брюках.

Нисколько не удивившись появлению неожиданных гостей, он открыл хлипкую калиточку в изгороди, впустил нас на участок, усадил за деревянный стол в тени отягощённой плодами груши. Здесь же стоял мотоцикл и несколько пластиковых канистр.

Никос объяснил Панайотису, кто мы такие – госпожа Лиз из Англии, Владимирос – из России. Житель горной глуши на это никак не среагировал. Молча ушёл в дом и пропал.

За это время я зметил невдалеке, под свисающими с подпорок виноградными гроздьями нечто в высшей степени странное, марсианское – очень большой белый шлем космонавта, укреплённый на невысоком столбе.

Детское волнение охватило меня. Я встал и двинулся к этому шлему.

«Живёт тут высоко в горах. По ночам над головой звёздное небо, спутники, неопознанные летающие объекты… – подумалось мне. – Может, какие‑то неземные великаны спускались, оставили шлем».