Вокруг Грехова умирают люди, он лишь с большей или меньшей долей эмоций наблюдает это, иногда и вообще безучастно. Он - "наблюдатель смерти". Собственно, и к своей жизни он относится без особого энтузиазма. Но всё это, естественно, до поры, пока печать смерти не затрагивает слишком личные рецепторы, самые болевые. Мать Данилы заразили вирусом Кали в больнице, она в коме, и герой прозревает: "Моя жизнь - это лица близких рядом. Ради них я живу. И[?] буду жить. Вирус, ставший приговором, помог мне осознать, что все, кого ты любишь, умрут. Или умрёшь ты для всех тех, кого любишь". Эта болезнь стала для него Сонечкой Мармеладовой: "До комы матери я был мёртв. Она сделала мою Голгофу своей, и я ожил, воскрес".

Главное послание в книге Платона Беседина - православное учение о единородной связи всех сущих, где грех одного частного элемента распространяется на всех, как в случае с грехопадением ветхозаветного Адама. Ты ответствен за всё, что происходит вокруг, даже если только снимал на видеокамеру, если был только наблюдателем. Ты убийца - даже если только имел намерения убить. Эту связь необходимо осознать и пережить, иначе грех будет единственным цементом, модерирующим твою личность и скрепляющим общество.

Это, с одной стороны, грех повязывает, соединяет людей в какие-то фашиствующие ватаги, секты, а с другой - пестует одиночество людей. Они в этом состоянии легко воспламеняемы им, становятся рабами удовольствий, которые со временем мутируют до чудовищных форм. Каждый замкнут в своём коконе, разобщён как с внешним миром, так и со своим интериорным космосом: "Мы в телефонных будках взираем на мир сквозь заплёванные стёкла, а там никого". И пока каждый в своей будке говорит сам с собой и не слышит ответа - грех плетёт свою сеть, вирус кочует по венам, разъедая организм.

В книге Беседина прорехи в этой сети начинаются с переживания личной трагедии, которая больше тебя, когда герой начинает понимать главное: "грех - жить без ответственности". С момента, когда становишься ответственным, начинается возрождение. Возрождение с жертвы. В данном случае жертвы матери, которая своей провиденческой болезнью пострадала за сына и сбила код мира греха, вируса Кали. Окончательное - с личной жертвы, когда ты перестаёшь быть наблюдателем, а принимаешь на себя грехи всего мира, которые ранее лишь наблюдал, став теперь в глазах общества жутким маньяком. Этим окончательно порушаешь программу вируса, разрываешь цепь греха и становишься свободным. Эти путём происходит излечение героя, он воскресает, как новозаветный Лазарь, как Родион Раскольников: ведь грех и раскол - это практически синонимичные понятия.

Герой Беседина прозрел и нашёл в своём сердце святыню. Он узнал, что может быть альтернатива греху, - для этого необходимо перестать "тратить все силы, блуждая в затхлой мрачной тесноте, ограниченной собственной персоной". Нужно писать "другую историю".

Афедрон: версия 2.0

ЛИТПРОЗЕКТОР

Владимир ТИТОВ

Елена Колядина. Потешная ракета . - М.: АСТ: Астрель, 2011. - 256 с. - 6000 экз.

Вышло в свет продолжение букероносного романа Елены Колядиной "Цветочный крест", который окрестили и смелым, и скандальным, и чуть ли не подрывным. Новая книга о приключениях Феодосии Ларионовой называется "Потешная ракета", и, что для "современной прозы" вообще нехарактерно, название отчасти соответствует содержанию. Про ракету там тоже будет, правда, совсем немного и в самом конце. А начинается роман с того, что Феодосия, которую влюблённый в неё стрелец спас из горящего сруба, приходит в себя в торговом обозе, где находчивый стрелец её припрятал, да ещё и переодел в целях конспирации монахом.

Что самое интересное, литературная Феодосия имеет реальный прототип. Вернее, прототипицу. В 1674 году в Тотьме действительно сожгли в порубе жёнку Федосью, обвинённую в колдовстве и наведении порчи. Правда, перед смертью она кричала, что "поклепала себя", не выдержав пыток. В дикой Московии разбирались с ведьмами так же лихо, как и в цивилизованной Европе. Или нет: на святой Руси - как и на загнивающем Западе. Такие пироги[?] Но если кто-то ожидает найти под обложкой авантюрный роман, где мастерски прописанная интрига и достоверно выведенные характеры соседствуют с достоверным историческим фоном, то ему суждено жестоко обмануться. "Очеса", "ушеса", "мудеса" и прочие старообразные словеса авторша кое-где навтыкала. Но это всего лишь маскировка, и не очень-то старательная. В книге, кое-как стилизованной "под древность", уютненько расположилась милая обывательскому сердцу современность.

Вот, например, обоз держит путь в Москву - и Феодосия, то бишь холощёный монах Феодосий, туда же. Вопрос: а за каким чёртом ей потребовалось ехать в Москву? Ну, для современного россиянца этот вопрос лишён смысла - вроде как "зачем дышать и ходить по нужде". Понятно же: в Москве все деньги, в деньгах вся сила. Но так было не всегда.

Есть два рода великих империй: центростремительные и центробежные. В центростремительных богатая, пересыщенная всевозможными излишествами столица влечёт хватких провинциалов. Только в столице, и нигде более, можно "нормально подняться".

А в центробежных империях всё наоборот: сильной личности проще реализовать себя в колониях, Диких Землях, на Территориях, на фронтире.

Современная Российская Федерация - это, конечно, чистой воды центростремительная империя. А вот Российское государство времён царя и великого государя Алексея Михайловича было несколько иным. То есть совсем другим. Несмотря на то, что в московской державной традиции соединились европейский абсолютизм и восточный деспотизм, эта империя была, скорее, центробежной. Искатели счастья, забубённые головушки, отправлялись на Дон и Яик, за Камень, в Мангазею златокипящую, на Мурман[?] а то и в Литву. Не одни только "изменники-бояре" шныряли через литовский рубеж.

А вы всё - "в Москву, в Москву", как заезженная пластинка[?]

Да и феминисток (обоего пола) в то время не было. Вот, например, авторша в силу извращённой фантазии вложила в уста стрельца такой прочувствованный спич: "У бабы какая доля? Огород, печь да горшки. Век её короткий, потому и называется - бабий. А мужу, коль не дурень, все пути-дороги открыты. Вот куда бы ты сейчас пошла в бабьем сарафане? Блудью бы обозвали и вослед плевали. В войско бабе не наняться, на ладье по морям не поплыть, ремеслом не заняться, земель новых не узнать".

Диагноз - хронический феминизм головного мозга, полный набор навязчивых фантазий. Вот только к реалиям XVII века это не имеет никакого отношения.

Во-первых, не были русские женщины той эпохи бесправными забитыми тенями, гюльчатаями из гаремов. Тем, кто сомневается, советую обратиться к первоисточникам. Хотя бы прочитать тот же "Домострой". Но, поскольку это слишком объёмная книга, предлагаю начать с малого - скажем, с миниатюры "Сказание о молодце и девице". Наконец, в конце XVII века, задолго до "прогрессивных петровских преобразований", во главе страны стояла женщина (!), незамужняя (!!) да ещё и имеющая фаворита (!!!). Речь идёт о царевне Софье Алексеевне, сестрице будущего императора Петра I, если кто не догадался.

Во-вторых[?] Офисным недоразумениям среднего рода трудно вообразить такое, но в обществах, именуемых традиционными, пресловутое "распределение гендерных ролей" всеми воспринималось как само собой разумеющееся. Мужчине - мужское, женщине - женское. И женская доля не хуже и не лучше мужской: она попросту другая. А чем чревата "смена гендерных ролей", повествуют озорные побаски вроде "Мужик за бабьей работой". Там главный персонаж, с большого ума предложивший жене на денёк поменяться этими самыми гендерными ролями, в прямом смысле лишается мужского достоинства.