Осколки растворялись, тая как воск.

— Получается что-то вроде еще одного измерения? — Саша инстинктивно потянулся к одному из осколков, с которого еще глядел олерис.

— Ты начинаешь понимать. — голос прозвучал за спиной. Обернувшись, Саша увидел все те же столик, кресло и олериса. — Да, это будто измерение, где хранится запись о представлении всех трехмерных вещей нашего мира. Точнее — всей материи нашего мира. Веществ, полей, вакуума…

Олерис поднял серый кусочек со стола и не спеша разорвал его на две части. Тьма разошлась огромным неровным швом, обернувшись другим Сашей, стоящим напротив и глядящим из своей Тьмы.

— И если ты знаешь, то на один носитель для голограмм, при определенной технике записи, можно записать множество картинок. Также и здесь.

Другой олерис взмахнул рукой пока его олерис сидел все также неподвижно. Другой Скиталец улыбнулся и зашагал прочь. А Саша, не двигаясь, смотрел как олерис, опустив руку, снова взялся за серый клочок. Его Тьма делилась снова и снова, и в ней десятки маленьких Скитальцев стояли, ходили, бежали и исчезали.

— Мы можем видеть вселенную с разных сторон, даже если три измерения говорят одно и то же. Мы видим разные трехмерные картинки с одного носителя. Голограмма в физическом мире — это, упрощенно говоря, запись волн с помощью такого источника света, как лазер, воспроизводимых потом как трехмерное изображение. И вот наш мозг проделывает ту же работу, какую делает свет или лазер при воспроизведении голограммы. То есть, он декодирует, расшифровывает такие записи вселенной в трехмерную картинку.

— Как же тогда выглядит мир на самом деле… — прервал его Скиталец.

Олерис оторвался от созерцания разорванного надвое клочка. Он посмотрел на Сашу так, будто увидел его впервые. Затем на его лице проступило недовольство прерванным рассказом.

— Но ты ведь уже видел?

— Я… не знаю точно, что это было.

— Думай об этом меньше, — покачал старик головой. — Со временем науки дадут тебе более совершенные модели мира. Достаточные, чтобы понимать это явление. Сейчас же тебе проще чувствовать. — он встряхнул клочками, зажатыми между пальцев. — На самом деле, это «четвертое измерение» объясняет связь всех объектов и частиц во вселенной. Все связано со всем — но мы видим только те картинки, которые может расшифровать наш мозг. И еще — если все объекты это «запись» четвертого измерения, воспроизводимая нашим мозгом, то все они — иллюзорны. И на самом деле…

Олерис исчез. Исчезло всё, даже привычные звезды в вышине. Скиталец стоял в кромешной темноте.

— Существует только источник записи и приемник. Приемник — это наш мозг. А источник… Этого пока не знает никто.

Вместо олериса из темноты появилось привычное дерево с сидящей на нем птицей.

— И твой приемник может воспроизводить информацию по-разному. Кроме того, каждый мозг — тоже источник. Небольшой. Это выражается в наших делах, наших словах, и даже в наших мыслях. Ведь если материя иллюзорна, то, что тогда сознание и мысли?

— Такая же запись, но расшифровываемая по-другому… А я, почему я могу ходить между мирами?

— Твой мозг с самого рождения — аномалия. Он позволяет тебе воспринимать информацию о мире совсем не так, как это видит большинство людей. Но не только воспринимать — иначе бы ты был очередным сумасшедшим, но и влиять на мир в большей степени. Большинство людей тоже это могли бы, правда в меньшей мере… Но легко ли отказаться от привычной картины мира? Сам мозг обычно противится этому. Однако, не в твоем случае. И потому ты можешь быть в любой другой точке картины и это будет естественно. Ты можешь и гораздо более сложные вещи… Но пока что я не буду тебе об этом говорить. Когда-нибудь ты поймешь и изучишь это сам. А пока — осваивай то, что имеешь.

— Как я все таки перехожу? Ведь нет никакого Места, да?

— Верно. Есть возможности… Твои. А форму., когда тебе якобы нужна энергия, создаешь ты сам. Это твое воображение. И теперь ты понимаешь, какова угроза, что ты потеряешься среди этих возможностей?

— Иллюзия? Или… нет, это просто запись да? Другая запись?

— Да. Ты же не думал, что законы материи, законы физики, позволят тебе манипулировать реальностью? Это невозможно в их рамках. Энергия… ха. Никакой энергии нет — есть материя в разных ее формах и как бы ты мог переместить миллиарды миллиардов частиц по своему желанию? Но возможность… Почему бы не выйти за рамки законов материи? Это обращение к первопричине. К основе, где записаны все законы. Ты просто говоришь, что ты был здесь всегда, а там, — Ворон исчез и через мгновение появился, вместе с деревом, немного правее, — тебя не было никогда. Фантазия или реальность? Только ты выбираешь.

— А Тьма, что такое — Тьма?

— Это нужно спросить тебя. Это твоя Тьма, твой мир. — Ворон обвел крылом окружающее пространство. — Твой способ не сойти с ума, хотя он и выглядит как сумасшествие. Если бы не эта прихожая, настоящий мир забрал бы тебя или твой разум. И если честно, мне нравиться такой способ. — и он подпрыгнул на ветке.

— Все это сложно.

— Сложно? Тогда подумай — а что если и наш мозг — голограмма?

Слова Ворона теперь звучали все явственнее, превращаясь в образы.

— Или о том, что время — иллюзия перемещения материи.

В такие же образы, как и тогда, когда он пел свою песню.

— Или даже о том, что и сама материя — лишь иллюзия…

Слова ударялись о стенки внутри черепной коробки, оседая отпечатками.

— Все было есть и будет… разным.

Иллюзия рассеялась и ворон смеялся.

Ворота города не закрылись. Хладнокровный в бою не меньше чем риши, Лерад собрал дружинников. После виденного ими… после вмешательства Пальда, как уже прозвали произошедшее чудо, не нужно было много слов.

Пока риши, оказавшиеся за пределами стен, в смятении отступали в свой лагерь, из разрушенных ворот вырвались всадники. Верхом на трехрогих скакунах, гоня изо всех сил, храбрейшие из воинов ударили в спины ришей. Никто не планировал добивать отступавших, да и не помогло бы это — риши не бежали, а именно отступали, легко собираясь в группы для отпора.

Всадники стремились к иному. Прежде, чем риши успели их остановить, стиды прорвались к камнеметным машинам. Жгли, рубили, ломали, падая под ливнем арбалетных болтов. Пока город ликовал, Лерад с содроганием сердца смотрел на падающие одна за другой точки. Лучшие из тех что оставались у него… Отдавали свои жизни.

Не вернулся ни один. И ни одна машина не осталась целой. Часть — пылала, пока риши истерично пытались их погасить, бегая за водой, часть была изрублена в щепы. У города теперь было время. Может быть, неделя… если повезет. Но Лерад знал, насколько умелы инженеры ришей.

Родам вернулся с запахом странствий. В облаке пыли приземлив каррана, он спустился с него в новом плаще и одежде. Саша впервые видел в нем не старика, а того, кем он и являлся — воина.

Лицо старшего наездника выражало решимость и заботы, расчеты и планы — он вернулся для битвы. Так он и сказал Саше, когда завел в загон каррана, отправил в терем стражника, и снял снаряжение:

— Скоро прибудет звено Небесных владык. А затем — всадники и пехота. Здесь будет сеча с ришами, Саша. До последнего.

— Я знаю. Я тоже должен быть здесь.

Мальчик обвел глазами казарменное помещение шатра, в котором они находились. Деревянные, наспех сколоченные лавки, стойки с оружием, мешки и сундуки, небольшой стол в центре… Каким же родным показался ему шатер. Как ни одно другое место в этом мире, несмотря на то, что он нечасто здесь бывал. Родам же стряхнул пыль со столика.

— Похоже, ты тут ни за чем особо не следил?

— Карранов не было, я сюда не заходил.

— И то правда, — согласился Родам. А затем взглянул на мальчика. В глазах его плясали искорки добродушия, когда он сказал, — хотелось бы мне знать, почему ты лезешь в самые опасные места и что ты хочешь там отыскать.