Город охватывал множество дворов и улиц, но не меньше расположилось за его стенами — селения, поля. И непрерывный, поток повозок, едущих в город. Люди, с осунувшимися лицами, усталые и озлобленные, тянулись в город двумя крупным дорогами — с юго-востока, откуда прибыли они, и с востока, докуда тянулись владения Народа леса. Народ гнал с собой домашний скот, телеги, заставленные клетями, с мелкими животными внутри, везли пожитки. Похоже, не только селение Пана затронула беда.

Медленно телеги проходили через городские ворота. Стоял людской гомон, над повозками вихрились клубы пыли и нещадно пекло солнце, или Ярби, как было бы правильнее называть эту оранжевую звезду. Но вот подошел и их черед. У ворот стоял стражник в кольчуге и остроконечном шлеме, вооруженный мечом и длинным копьем. Уморившийся под лучами светила, он привалился к стене, прислонив копье рядом.

— Сколько, служивый? — обратился Пан к стражнику.

— Три медных.

— Лови, — Пан выудил откуда-то из-за пазухи три монетки и ловко перебросил стражнику.

— Проезжай. — Стражник не менее ловко поймал монетки и сунул в тряпичный кошелек, висевший на поясе.

Но Пан не торопился проезжать.

— Слушай, неужто для всех, кто сюда едет, место найдется?

— Ну, коли б не князь — конечно бы не нашлось. А он особый указ издал — распределяют беженцев по городским домам. Не просто так конечно, кое-какую мелочь за постой обязал уплатить.

Пан еще что-то спросил стражника, но Саша не слышал. Он в пол-оборота смотрел на ворота во все глаза. Из них в этот момент выехал вооруженный всадник. Он был одет почти так же как стражник, может чуть богаче. И Сашу заинтересовал не он. Впервые он увидел местный аналог лошадей — всадник ехал верхом на высоком крупном олене. По крайней мере, животное было очень на него похоже — стройное, сильное, с тонкими длинными ногами. Зверь мерно цокал по земле небольшими копытцами. Смущало только одно — рога у него были совсем не похожи на оленьи. Их было три. Два рога, как у коз — прямые, длинные, обращенные острым концом назад. А один, как у единорога, расположился посередине между ними и был направлен вперед.

Гордое животное не обращало на людей внимания, вместе с всадником оно не спеша шагало мимо ряда повозок, удаляясь от ворот. В этот момент, откуда то сверху со стены, раздался крик:

— Сефим, ты чего очередь задерживаешь!? Кончай языком чесать!

— Да я тут всего парой слов перекинулся! — и стражник тут же переключился на Пана, — Тьфу, ты! Заговорил меня, а ну проезжай, давай.

И демонстративно уставился на следующую крестьянскую телегу.

Они остановились у родственников Пана, живших в городе. Так же, как и Пан, они жили обособленно. Брат Пана был местным кузнецом. Хотя скорее — на все руки мастер. Подрабатывал он и выделкой шкур и даже гончарным делом. И, так же, как и Пан, он был неразговорчив. Однако эта их черта была похожа на пламя — стоило разговору начаться, не затухнув в начале, как оказывалось, что они очень даже словоохотливы.

Он принял их радушно. Большой дом позволял без проблем разместить пару гостей в дополнение к его семье. А его семья была немаленькой. Жена и десяток ребятишек самого разного возраста.

— Когда ты говорил о свободе, ты говорил еще о знании. О том, что знание — это возможность.

— Верно. Ты хочешь услышать?

— Да.

— Знание действительно дает людям возможность реализовать свои потребности, свою свободу. Все научные открытия создают перед человечеством новые для него возможности. Но, кроме того, знание дает и способы. Способы реализовать эти возможности. Поэтому для меня так важно знание — это возможность, и способность реализовать эту возможность. И, кроме того, конечно, свобода.

Саша видел, как сухой мужчина скрупулёзно выводил линии на большом листе ватмана. Он заканчивал последние из них, завершая чертеж. С последним движением карандаша над столом заклубился дым. Во Тьму ударила огненная струя. С листа взлетала ракета, завершая последние мгновения подготовки.

Мужчина стоял в толпе ученых, провожавших счастливчиков в небо. Они будут улыбаться, и махать рукой, а его доля — скрупулёзный и тяжелый труд, стоящий тысяч улыбок…

— Почему же тогда у людей все выходит… не так.

— Не так идеально, ты хотел сказать? Нет стремления к знаниям?

— Да.

— Потому что это стремление есть. А идеал? Смотря, с какой стороны посмотреть. Люди стремятся приобрести те знания, которые помогут им в их положении. Первое и самое главное — это именно способность реализовать уже открытые возможности. Например — купить красивый дом, который уже кто-то спроектировал и построил. Человек направлен на практику. Еще с тех времен, когда он был всего лишь обезьяной. Выживание — это основа всего.

Соленые брызги взбудораженного океана стайками врывались на палубу, окрашивали обветренное лицо торговца. Но его это совершенно не волновало. Он рассматривал берег, протянувшийся вдоль линии горизонта. Пышные деревья, точки птиц, парящих над побережьем и возможности.

Карты говорили, что этих земель здесь быть не должно. Но вот она неизвестная земля… перед его взором. И кто знает, какие богатства скрывает она?

Скиталец проводил взглядом каравеллу, исчезнувшую в тумане, и снова обернулся к Ворону:

— А как же те, кто жертвует благополучием ради идеи?

Он увидел его — некрасив и даже уродлив. Величайший в их глазах и их проклятье, поднимавший их на борьбу с невежеством в их умах. Он сидел с чашей яда в руках. Воспитавший тирана и воспитавший предателя. Воспитавший мыслителей, призванных превзойти его и возвеличить его. Он не чувствовал сожаления, как не чувствовал и страха. Только усталость. Но не сломленный до самого конца, он даже умирал с шуткой, оставшейся последним его словом.

— А разве это не практики? Я открою тебе секрет. Среди животных, окружающих его, человек единственный, кто способен жить после смерти.

Образы теперь сменялись быстро, и больше, чем видимое, Скиталец запоминал знания, сопровождавшие их.

Огромный замок, сжатым кулаком грозивший небу, стоял на скале. Резиденция толстого и некрасивого человека, уродливый нос которого будут помнить больше, чем все остальное. Жадность, настоящая жадность, похотью плескавшаяся в глубинах темных глаз заставляла его кровью платить за земли, присоединяемые к короне…

Та же жадность, которая заставляла умную и своенравную императрицу скупать сокровища искусства, не скупясь на золото. Жадность, превращавшаяся в величие в глазах истории…

— Жить через память других людей, или хотя бы убедить себя в том, что такая жизнь будет. И вот тут возникает идея. Если ты не можешь реализовать себя здесь, то почему-бы не реализовать свое бессмертие, создав нечто великое?

Тысячи всадников вздымали клубы пыли. Город за ними лежал в руинах. Там остались сотни обугленных трупов, еще недавно сражавшихся с именем господа на устах. Горстка, вставшая на пути орды — вера была их стержнем…

…Стержнем, дававшим им возможность с именем господа на устах сжигать дома неверных, забирать их жен и убивать мужей. Втаптывать в грязь детей на пути к святыням в недрах древнего города, жемчужины чужой пустыни. Кровавый крест, хранящий золото под страшным налетом…

— Или хотя бы что-то заметное. Конечно, тут присутствует баланс между тем, что у тебя есть сейчас, и тем, что ты хотел бы сотворить, реализуя себя. Кто-то больше направлен на вещи, которые он имеет сейчас. При этом такие люди наделяют их ценностью и распространяют идею ценности вещей среди себе подобных. Таким образом, они возвышают себя. Другие, наоборот, направлены на мысль, на идею…

Они стояли друг напротив друга. Крест, с прибитым к нему человеком. И костер, на котором те, кто считал себя его последователями, сжигали близкого ему по духу. Один говорил о мире внутри человека, другой показал величие мира вокруг. Оба гибли из-за страха. Страха тех, кто будет с их именами на устах плевать в им подобных…