— А вы что видели, товарищ старший лейтенант? — майор Россохватский повернулся к Кате.

— Я не знаю, чем летчики стреляли по бронепоезду, но он горел, как деревянный, товарищ майор!

— Эк, как вы бодро доложили! Большое тебе спасибо, дочка, что ты Виктора мне привезла! Дай-ка я тебя по-стариковски… — комполка трижды расцеловал зардевшуюся Катю в щечки.

— Да что у вас за полк такой, товарищ майор! Все только и делают, что целуются! — задыхаясь от смеха проговорила старший лейтенант Лебедева. — Не летчики, а голубки какие-то! Все воркуют и целуются, целуются и воркуют!

— Ты это, дочка, мне брось! Я тебе дам, "голубки"! Эти голубки вон какого червяка бронированного заклевали! А ты одного еще и спасла – для нас двойная радость! Ну, пошли в столовую! Чай будем пить!

Откуда столовские уже все знали – в голову не приходит. Но знали. И к нашему приходу столик уже был накрыт. И конфеты, и баранки и варенье!

Душевно попив чайку, мы проводили старшего лейтенанта Лебедеву к ее самолету. На взлетке уже молотили винтами два истребителя сопровождения дорогой гостьи.

— Еще раз спасибо тебе, Катя! Я подал в дивизию представление на награждение тебя за геройский, прямо скажем, поступок. Спасибо тебе, родная! Прилетай к нам как к себе домой! Прощай!

Стрекоталка Кати, под охраной двух Яков, исчезла вдали, а я все смотрел ей вслед.

— Что, Виктор, присушила тебя дивчина? — толкнув меня в бок, поинтересовался Демыч. — Красивая и боевая. Достойная подруга будет!

— Что?

— Э-э-э, брат! Да ты меня и не слушаешь! Ну, пошли, пошли… Командир приказал в штаб идти. Опять отчет писать будем, и схемы атаки на бронепоезд чертить…

Как мы и договорились с Демычем, основной упор в бумагах мы делали на применение ампул АЖ, и вероятную детонацию боеприпасов, которые, скорее всего, грузили в бронепоезд немцы, когда мы провели атаку. Ни чем другим такого результата объяснить мы не могли. Не могли же мы на полном серьезе заявить о применении "божественного огня". И так нарисовались – как в валенках на пляже.

Я уж и не знаю, как это получилось, но особого разбирательства и не было. Фотоконтроль дал четкую и ясную картинку – бронепоезд пылал. А больше ничего и не надо. К счастью, немцы этот бронепоезд куда-то утащили, и вопрос об исследовании его останков как-то весь иссяк… Мне же лучше.

Демыча, Катю и меня наградили орденами. Меня – аж орденом Ленина! Катю и Демыча – "боевиками". Достойно, весьма достойно! За пару очередей-то. Ну – и за пять минут моих страхов на земле. А вот Катерина – она и правда герой. Свой орден Ленина я бы ей отдал. Но – это невозможно. Как там, в "Гусарской балладе", говорит Кутузов – "…а крестом-то не швыряйся! Чай, не шпильки!" Как-то так, в общем.

А потом меня в очередной раз ранило. Просто зла не хватает. Даже и не ранило, а так… Глаз левый я сильно разбил при посадке. Какой-то месс залепил мне в бою очередь по левому крылу, ну и повредил шасси. Оно и не вышло при посадке. Я не обратил внимания, что зеленая лампочка не загорелась. На полосе тоже лажанулись, прохлопали ушами. Да еще у нас был такой своеобразный шик – подойти к полосе на скорости, с "прижимчиком", и шасси выпускать только в самый последний момент. Вот я и выпустил…

Левая стойка шасси не вышла, истребитель катился на одной ноге, пока скорость не упала, а затем – по законам физики, цапнул землю консолью левого крыла и крутанулся. Меня и мотануло по кабине вправо-влево, как Ваньку-встаньку. В результате – "ушибленная рана левого глаза". Хорошо, что глаз цел. Но видеть я им еще долго не смогу – он весь заплыл и стеснительно скрылся в огромной опухоли. Само собой – боевые вылеты мне запретили, на глаза Кате с такой мордой я показываться не хотел, и злой и недовольный целыми днями нарезал виражи вокруг стоянки своей эскадрильи. Чем доводил бедных летчиков почти до нервного срыва. В общем, когда мне сказали сочно собираться и вылетать в Москву, в распоряжение отдела боевой подготовки штаба ВВС Красной армии, все, в том числе и я, вздохнули с облегчением.

По команде Россохватского интенданты из БАО подогнали мне новенькую полушерстяную форму и новые же хромовые сапоги. Я оттащил галифе на переделку (не могу я ходить в этаких парусах), надраил пуговицы и сапоги, перенес на гимнастерку ордена и, собрав немудрящий багаж – зубная щетка, бритва и одеколон, – загрузился в идущий в Москву "Дуглас".

Здравствуй, моя столица! Честно говоря, я Москву не очень люблю. Я житель сравнительно небольшого города. И мне очень нравится, что через одного мы все друг друга знаем, все связаны-перевязаны дружескими и родственными связями и отношениями, с кем-то ты учился, с кем-то рыбачил, с кем-то бухал… И так далее. Вот. Ну, а Москва… Кому-то она и мать родна, но не мне, не мне… Тем более – суровая и сдержанная военная Москва. Да и все мои московские друзья остались там, в XXI веке. А сейчас из знакомых у меня в Москве только Иосиф Виссарионыч, да Лаврентий Палыч. И те – только по альтернативной истории, заполонившей в последнее время книжный рынок. Зато уж (судя по этой же АИ макулатуре) — роднее их и нет никого!

В общем, добрался я до нужного мне отдела в штабе ВВС, представился. Молодой полковник долго разглядывал мой иконостас и, особенно внимательно, повязку на голове.

— Что у вас с головой, капитан?

— Пустяки, товарищ полковник. Маленькая неприятность с глазом в результате аварийной посадки. Скоро пройдет.

— Ну, хорошо. А скажите-ка, товарищ Туровцев, вы писали письмо товарищу Яковлеву?

Вот оно что! Да, было такое. Думал я, думал, да и написал письмо авиаконструктору Яковлеву. Я был очень аккуратен в подборе слов и общих выражений, однако кое-что полезное смог, я надеюсь, в письме указать. Правда – я старался все свои предложения подавать как наболевшие вопросы из боевого опыта отдельно взятого летчика. Насколько моя маскировка удалась – сейчас я и узнаю.

— Так точно, товарищ полковник! Писал. Хотел поделиться с товарищем Яковлевым некоторыми наблюдениями и фактами из личного опыта…

— Это хорошо, товарищ капитан. Но вот товарищ Яковлев привел кое-что из вашего письма в разговоре с товарищем Сталиным и попросил его освободить от некоторых поручений в связи с настоятельной просьбой фронтовиков создать новый, улучшенный истребитель. Как он сказал – истребитель завоевания господства в воздухе! Каково, а?!

— И что… — затаив дыхание спросил я.

— И товарищ Сталин согласился. Он сказал – раз этого просят фронтовики, настоящие советские летчики-истребители, про которых пишет газета "Красная Звезда", надо постараться и выполнить их наказ. Им, на фронте, виднее – какой истребитель нужен Военно-воздушным силам Красной Армии для завоевания господства нашей авиации в воздухе…

— И?

— И приказал вызвать вас на помощь товарищу Яковлеву…

Это, называется, приплыли…

Товарищ Сталин – лучший друг и наставник летчика Туровцева.

Тут даже Илья Лисов обзавидовался бы…

Но, как там говорил мультяшный пионер в детском киножурнале "Хочу все знать", доставая из-за спины немалую такую кувалду – "… ну, что же – мы не привыкли отступать!"

— Когда прикажете приступить к исполнению обязанностей?

— А вот покажете свой глаз в Центральном военном госпитале, подлечитесь немного, да и приступайте.

— Слушаюсь!

А что я еще могу сказать?

Полковник из Штаба ВВС действительно оказался "настоящим полковником". Закончив беседу, он попрощался со мной, крепко ответив на рукопожатие, и, пока я шел к дверям огромного кабинета, поднял трубку внутреннего телефона: "Коля? Возьми капитана… да… в госпиталь. И все остальное… машина до 17.00. Все, занимайтесь!"