— Ладно, — махнул я рукой. — У нас еще будет время выяснить все нюансы наших взаимоотношений; сейчас же меня интересует другое.

— И я могу удовлетворить ваше любопытство?

— Должно быть. Всего два вопроса. Первый: откуда и почему в наверняка известном вам городе несколько месяцев назад появился волосатый хромой мальчик с железным кольцом?

— Ответ, — сказал колдун. — Его прислал я.

Гм… Удивление мое было неподдельным.

— И он вас послушался?!

Собеседник развел руками:

— А что ему оставалось делать? Выбор, в принципе, у него был небогатый.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда второй вопрос: вы очень интересно обо всем рассказывали, но сами… Сами умеете воскрешать мертвецов?

Его взгляд стал отрешенным:

— Ну, допустим, когда-то я проделывал подобные трюки… И что с того?

— Да ничего! — нервно дернул я шеей. — Хотелось бы узнать, не проделали ли вы случаем этот трюк относительно недавно, где-нибудь в окрестностях Волчьего замка?

Секунду или две Горный Учитель сосредоточенно рассматривал собственные ногти. Потом поднял голову:

— Если скажу, что нет, поверите?

Я рявкнул:

— Ни в коем разе!

Он грустно улыбнулся:

— И все-таки я говорю — нет…

Письмо дяде Учитель у меня забрал и пообещал отправить тотчас же, едва я заикнулся о том, имеется ли у моих новых соратников связь с внешним миром. Я только уточнил, пойдет ли оно по почте.

— А какая вам разница? — пожал плечами колдун. — Главное, что завтра к вечеру ваш родственник получит сие послание. Правда… — Он секунду помедлил. — Я не совсем понимаю, для чего это нужно. Помочь нам, судя по вашему рассказу, этот милейший кабинетный мини-Фауст ничем не сможет, да и… — Он снова на мгновенье запнулся. — Не успеет, ибо все должно решиться уже послезавтра.

— Так скоро?! — Ей-богу, вот тут-то мне едва ли не впервые за последние сутки сделалось не по себе. Ведь за исключением того, что я видел неделю назад в кузнице, малоприятного инцидента с Лугаром и Лилит и жутковатого ночного разговора у костра, все остальные события разворачивавшегося вокруг невеселого действа оставались для меня покамест как бы за кулисами.

— Да, так скоро, — кивнул Горный Учитель. — Но вовсе не потому, что мне этого хочется, а просто… Понимаете, это опять будет ночь. Т а н о ч ь… В которую и решится судьба кольца (и не только кольца), как в прошлую подобную же ночь решалась судьба Волчьего замка. — И вздохнул: — Так-то вот, молодой человек…

…И это он сказал мне вчера. Казалось бы, только вчера, но и уже вчера, — потому что сегодня, увы, к сожалению, тоже кончалось, кончалось так быстро, как может кончаться что-либо ну пусть не совсем уж хорошее, но все-таки менее плохое, чем то, что должно случиться завтра, — особенно коли тебе наверняка известно, что это завтра будет хуже и чем сегодня, и чем вчера…

Да-да, именно такая трусливая и малодушная ахинея настойчиво лезла в мою бедную голову, когда я стоял возле одного из черных замшелых валунов Каменной Пустоши и, с трудом преодолевая отвращение и прочий букет аналогичных эмоций, наблюдал, как на другом, плоском как блин камне Ян сворачивал в тугой темно-пепельно-серебристый рулон шкуру мерзкого существа, которое еще совсем недавно носило, быть может, и не самое ласковое и теплое на свете, но все-таки женское имя — Лилит.

А полукошачья-получеловеческая голова Лилит, к моему вящему ужасу, красовалась на двухметровом шесте, воткнутом в траву неподалеку от гигантского "дольмена Моргенштерна", и широко открытые раскосые глаза ее с застывшими навек зрачками, казалось, злобно обозревали все вокруг, а оскаленная темно-алая пасть грозила клыками и земле, и небу, и лесу.

Нет, я, конечно же, понимал, что враг есть враг — тем более такой: безжалостный, сверхъестественный и кошмарный, — но самим опускаться до скотских повадок и ритуалов первобытных тупых дикарей!..

Все это я заявил Яну еще несколько часов назад, как раз в тот момент, когда он старательно обкладывал основание шеста с мертвой головой Лилит для большей устойчивости свежевырытыми кубиками дёрна и крупным щебнем.

Однако его мои прочувствованные и гневные слова тронули, похоже, самую малость или же не тронули вовсе. Он деловито завершил "работу", вымыл руки и опять ушел в подземелье, оставив меня гневаться и пыхтеть от возвышенного гуманизма в одиночестве. Но вот теперь, когда он так же деловито начал сворачивать после просушки на солнце шкуру существа, с которым на днях мне даже пришлось отобедать за одним столом, я снова не выдержал и сказал:

— Послушайте, это уже слишком!

— Что — слишком? — Ян поднял голову.

Я фыркнул:

— Ну, всё это!.. — И указал обличающим перстом сначала на шкуру Лилит, а потом на голову, Яна. После — снова на голову, Лилит, и опять — на шкуру, ее же.

— Ах, вот вы о чем, — спокойно протянул Ян.

А я, я готов был взорваться как средних размеров неисправная паровая машина.

— Вот-вот, об этом! Об этом об самом! — забыл я на миг все правила орфографии (а возможно даже и пунктуации). — Вы что?! Что вы, скажите на милость, делаете?! — картинно возопил я, ну и продолжил минут на пять далее примерно то же, только в иных словосочетаниях.

Однако лицо Яна было непроницаемым, а когда я выдохся, он хладнокровно спросил:

— Закончили? — И добавил: — Понимаете, сударь, да ведь это для вашего же блага.

Я удивился:

— Как?!

— Так. Это делается лишь для того, чтобы отпугнуть здешнюю мелкую нечисть. Видя и чувствуя труп этого чудища, по местным меркам весьма солидного, — ни одна тварь не осмелится нас тут побеспокоить.

И знаете, почему-то я моментально остыл. Просто до неприличия моментально.

— Да? — переспросил я.

Одноглазый кивнул:

— Да. Хотя… — И задумчиво почесал затылок.

— Что — хотя? — снова насторожился я.

Он удрученно пожал саженными плечами и даже как-то виновато сгорбился.

— Хотя наверное, сударь, вы правы… Да нет, — покачал головой. — Вы не наверное, а наверняка правы: не годится человеку прибегать к недостойным приемам и фокусам, даже беспокоясь за чью-нибудь драгоценную жизнь… Конечно, — секунду спустя продолжил он, — нам с Учителем такие фиглярские кунштюки ни к чему, нас эта падаль и так боится, и думали мы, в первую очередь, о вас, увы, забыв… — Он горестно вздохнул: — Да-да, позорно забыв об элементарной порядочности и чести — и своей, и, простите, вашей тоже…

Махнув рукой, Ян целеустремленно направился к шесту.

Я оторопел.

А потом я оторопел еще больше, когда увидел, как Ян, решительно поплевав на ладони, крепко взялся за шест.

— Эй! — не очень приличным тенором закричал я. — Эй, что вы собираетесь делать?

Он недоуменно посмотрел на меня черным, точно у цыгана, глазищем:

— Что собираюсь делать?

Я топнул ногой и грозно подбоченился:

— Да, черт побери, что?!

Он опять уцепился за шест, сварливо ворча под нос:

— Что-что… Вынуть эту штуку — вот что! Раз вам она не нужна, то нам с Учителем тем более…

Ян не успел еще доворчать, а я уже был рядом и тоже вцепился. В его руки.

Я отрывал их от шеста, Ян сопротивлялся, и шест ходил ходуном подобно фок-, или грот-, или даже бизань-мачте в разгар девятибалльного шторма в каком-нибудь Море Дьявола на каком-нибудь пиратском корабле. Оскаленная же голова Лилит, словно Весёлый Роджер, моталась туда-сюда, грозя свалиться в лучшем случае на палубу (то есть, на землю), а в худшем — на наши собственные, занятые исключительно титанической борьбой головы.

И сие неминуемо произошло бы, не раздайся вдруг рядом участливый голос:

— У вас какие-то взаимные претензии, господа?

Мы застыли как вкопанные. Через секунду я почувствовал, что ослабевшие пальцы Яна медленно сползают с шеста, а еще через секунду — что мои пальцы медленно сползают с ослабевших пальцев Яна. Мы чинно распрямили спины и оглянулись — сзади стоял Горный Учитель.