— Поразительно, — прошептал я, и Горный Учитель опять снисходительно улыбнулся:

— В свое время я тоже удивлялся взаимопониманию, которое установилось между мной и зверем. Но Учитель объяснил, а позже я нашел подтверждение в книгах по биологии: существует такой зоопсихологический феномен (ученые называют его импринтинг): если вы животное, которому нет еще трех дней от роду, засунете за пазуху, то оно будет помнить вас всю жизнь и считать за брата. В этом и крылась причина трогательного отношения ко мне моего барса. А вернее — барсов. Век зверя, увы, короче, нежели у людей.

— Н-да, — не слишком тактично протянул я. — И с людьми ваши отношения складывались, похоже, не так гладко, как с животными.

Его взгляд посуровел.

— Не сказал бы. Люди встречаются разные, и, соответственно, разное у меня к ним отношение. Я много времени провожу в путешествиях, бываю в разных странах и практически никогда не позволяю себе… ну, может, за исключением крайних случаев, применять то Знание и ту Силу, которыми владею. А общаться мне и дома приходилось, конечно, с самыми разнообразными личностями. Через мои владения проходят тувинские и монгольские ламы, китайские и тибетские монахи, индийские йоги, арабские дервиши, русские колдуны, дважды рожденные, воины-невидимки…

— Господи! — не удержался я. — Веселая публика! И кто же из них произвел на вас самое большое впечатление?

Он поморщился как от зубной боли:

— Не люблю иметь дело с "черными", какой бы национальности и направления они ни были. Раз меня вызвал на состязание маг-черношапочник, и мы по очереди демонстрировали друг другу то, что вы называете чудесами. Он был очень сильным магом, и в какой-то момент я подумал, что проиграю, но он вдруг… просто исчез и больше уже не появился. Я выиграл.

Среди этих типов есть очень опасная категория — воскрешатели. Они оживляют мертвецов. Но не всех, а в основном молодых. В ночь после похорон приходят на могилу и, если чувствуют, что покойника можно "вернуть", выкапывают его и оживляют с помощью жизненной энергии, превращая в зомби. Однажды в буддийском монастыре я встретился с такой…

Во двор монастыря вбежала молодая девушка, за которой гнался всадник. Девушка бросилась мне в ноги и, рыдая, стала молить о помощи. На ее крики сбежались все монахи монастыря, человек пятьдесят, но, видимо, узнав всадника, страшно перепугались и боялись за нее заступиться. Всадник же гневно требовал отдать ему девчонку.

— И отдали?!

Горный Учитель осклабился:

— Еще чего! Знаете, по восточной традиции, если вы можете достойно ответить, а противник в течение минуты не найдет, что сказать, то он должен уйти. Я сказал "черному" по-монгольски: "Будда и мои боги располагают, чтобы девушка осталась в этом монастыре". Он долго молчал, а потом схватил поводья и мгновенно исчез.

— А девушка?

— Осталась там.

— Но послушайте, — ёжась, проговорил я. — Вы с таким хладнокровием рассказываете о столь жутких вещах… Ведь вас же, наверное, уже не раз могли убить?

От его улыбки меня бросило в дрожь.

— Могли, — сказал он. — Но дело в том, что Учитель обучал меня искусству самых древних эпох и в том числе учению, которое готовило бессмертных людей.

Я схватился за голову.

— Что?! Вы — бессмертны?

Он невозмутимо пожал плечами:

— Конечно, бессмертен. Но не в том смысле, что никогда не умру (я предполагаю, когда и где это случится), а в том, что меня почти невозможно убить. Я чувствую опасность на расстоянии, и в момент выстрела, или броска ножа, или энергетического удара мои тело и мозг как бы превращаются в панцирь и шлем и становятся недосягаемыми для убийцы.

— А яд? — робко поинтересовался я и сразу понял, что сморозил глупость.

— Вот именно, — сказал он. — С ядами у меня смолоду никаких проблем.

— А ваше особое… м-м-м… "пристрастие" к оборотням…

Он кивнул:

— Напрямую связано с любовью к животным. Люди, в большей массе, и сами по себе твари мерзкие. А уж когда для того, чтобы творить зло, они начинают рядиться в шкуры несчастных животных…

— Понимаю, — вздохнул я. — Но не всегда же эти люди виновны в том, что с ними произошло?

— Не всегда, — согласился он, — и таких бедняг, конечно же, можно только пожалеть. Но они в любом случае, даже помимо собственной воли, понесут зло дальше. А чтобы спасти тысячу человек, я не колеблясь готов принести в жертву одного или десять.

— Ага… — пробормотал я. — И это не входит в противоречие с высшей этикой белого колдуна?

Он посмотрел так, что я внезапно почувствовал себя раздетым догола.

— Нет, сударь. Это совершенно не входит ни в малейшее противоречие с высшей этикой белого колдуна.

— Ясно, — сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. — Но может, вернемся к нашим текущим делам? И Ян и… еще один человек пока, честно говоря, больше запутали, чем прояснили для меня ту роль, которую мне предстоит сыграть в каких-то грядущих событиях.

Колдун молчал.

— Хорошо, — вздохнул я. — Вижу, на эту тему вы не очень-то разговорчивы. Попробую по-другому. Итак, существует некое чудище, которое здесь называют Черным Зверем, или же просто Зверем. Оно уже уничтожило довольно много людей, имевших отношение к прошлогодней трагедии в Волчьем замке, и на этом, судя по всему, останавливаться не собирается. Я излагаю верно?

— Ну, в целом верно, — осторожно промолвил Горный Учитель.

— А коли верно, то не кажется ли вам, что не слишком тактично оставлять в полном неведении относительно ваших дальнейших планов лицо, которому в этих планах отведена едва ли не главная роль? Или я ошибаюсь?

Он покачал головой:

— Не ошибаетесь, но… Понимаете, я вовсе не хочу как-то принизить вашу собственную смелость, мужество и тому подобные весьма похвальные качества, однако признайтесь: вам ни разу не показалось, что вы во всех этих событиях — лицо в некоторой степени случайное? Чувствуете, что я имею в виду?

Я кивнул:

— Чувствую. И отвечу честно: казалось. Только до сих пор я относил все это на счет какой-то поистине невероятной цепи поистине невероятных совпадений. Правда, когда Ян…

— Ян, при всем моем к нему уважении, знает лишь то, что ему положено знать, — оборвал меня колдун. — Ну а совпадение, в определенном смысле, было одно. Самое первое — когда мой выбор пал на вас.

Некоторое время я молчал, наполняясь, замечу, не лучшими эмоциями. Затем, все же почти нейтрально, проговорил:

— Вот даже как?

Он пощипал эспаньолку.

— А вы как думали? Разве мы могли доверить кольцо немощному старику, или размазне, или пьянице? Я повторяю: относительная случайность имела место единожды — когда рукопись, содержание коей вам известно, попала именно в ваши руки. Всё. Дальнейшие события, связанные с вашей персоной, мы держали под контролем, и особых неожиданностей, к счастью, почти не было.

— Почти? — переспросил я.

— Почти. А какие и были — не настолько значительные, чтобы серьезно помешать нам. Скажу откровенно: мне не очень понравилось, что вы самовольно вернулись отсюда в Волчий замок: наш сегодняшний разговор я планировал на вчера. И труп Лугара в вашей постели… — он усмехнулся, — можете расценивать в качестве своего рода маленькой, но достаточно эффективной мести за непослушание.

И тут я взорвался.

— Послушайте, господин Учитель! — проскрежетал я. — А не слишком ли много вы на себя берете? Я еще не знаю, что стряслось с госпожой Каролиной, но если думаете, что я как жалкая марионетка буду безропотно плясать под вашу дудочку…

А он вдруг улыбнулся, и я поперхнулся своими гневными и проникновенными словами.

— Марионеток приводят в движение, дергая за веревочки, а не игрой на дудочке, сударь: это вам не крысы и не змеи, — сказал он. — Однако если вы и впрямь обиделись, то прошу извинить, — маленький тест.

— Какой еще, к дьяволу, тест?! — продолжал бушевать я, но уже не так грозно.

— Какой? — переспросил он невинным тоном. — Ну, допустим, на самолюбие. Или, другими словами, испытание на самостоятельность, независимость суждений, поступков и тому подобное. Но пожалуйста, не переоценивайте свою роль во всем этом сложном и опасном деле. Вы сейчас — носитель кольца и ценны, в первую очередь, именно в этом качестве.