— Итак? — напомнил я.

— Итак… — Он на секунду задумался. — Слушайте, с чего же начать?

— А начните с начала, — тоном заправского интервьюера предложил я.

— То есть, детства? Хорошо, — кивнул он. — Родился я… В общем, в Сибири.

— Сибирь велика, — вежливо возразил я.

Он согласился:

— Действительно великовата, но более точных координат вам знать не следует. Так вот, отец погиб, когда мне было пять лет. Он был очень сильным знахарем, лечил людей травами, минералами, заклинаниями. Мать тоже была ведуньей… Она умерла через год после отца, я остался один и был никому не нужен. И тогда я ушел в горы. Два года жил среди зверей и птиц, изучал их повадки, характер. Тогда-то я и познал их язык…

— Вы умеете разговаривать с животными и птицами?!

— Ну разумеется, а что тут особенного?

— Ничего, — подтвердил я. — Пожалуйста, продолжайте.

— Конечно, самым трудным временем года была зима, — вздохнул он. — Но на третий снег повезло: мимо моей хижины случайно проезжали два колдуна — они ехали в тайное святилище, своего рода монастырь, переночевали, согрелись у огня, отведали моей скромной пищи, а наутро решили взять меня с собой.

— И вы согласились?

— Еще бы! Думаете, легко было эти два года? Ребенок, в горах и лесу, один… Но это были плохие колдуны, — неожиданно сказал он. — Нет-нет, не в смысле "черные", а просто неумелые. Они приехали на лошадях, но самое дурное то, что у них было ружье. Утром, когда мы уже собирались отправляться, к моей хижине заявилась знакомая медведица с медвежатами. Видимо, почуяла, что я ухожу, и пришла попрощаться.

А лошади испугались, стали храпеть, рваться из рук, и тогда один колдун схватил ружье, чтобы убить медведицу. Но я заслонил ее собой, попросил их не стрелять и сказал, что переговорю с ней.

— И переговорили?

— Конечно. Я мысленно передал ей: не беспокойся и не тревожься. Люди с оружием сейчас уйдут, и я уйду вместе с ними.

— А она?

— Просила остаться. Говорила, что привыкла ко мне. Но я объяснил, что не могу больше жить без сородичей, и, огорченная, медведица ушла. Скажу честно, колдуны были поражены, просто обомлели.

— Представляю. И куда же они вас повезли?

— Туда, где я встретил бронзоликого Учителя, который со временем сделал Учителем и меня.

— А из детей вы там были один?

— Нет, — покачал он головой. — При святилище жили еще несколько мальчиков, все старше меня и тоже сироты. Как я понял позже, из них колдуны готовили себе смену.

— А если у ребенка не было способностей? Его выгоняли?

Он замешкался на долю секунды.

— Д-да, выгоняли… — Но тут же поспешно добавил: — Только не думайте, что их бросали на произвол судьбы: из памяти мальчиков "стирали" годы и месяцы, проведенные в святилище, а затем отвозили в одно из ближайших поселений.

Я невольно поёжился.

— И там их принимали?

Его взгляд сделался суровым как сталь, и на мгновение куда-то пропал весь его европейский лоск.

— А кто же, интересно, осмелится не принять ребенка, которого привел колдун?..

Какое-то время мы оба молчали. Потом я тактично напомнил:

— Значит, так началась ваша учеба?

Он медленно кивнул:

— Да-да. Тогда всё и началось… Понимаете, наши наставники считали, и, конечно, вполне справедливо, что у детей не только самые обостренные чувства и восприимчивость, но и способность к выживанию. И с нами не церемонились: сон — пять-шесть часов в сутки, питание очень скудное, хотя постоянно проводились тяжелые физические тренировки. Нас заставляли целыми днями сидеть на деревьях и лазать по скалам, а иногда ученика сталкивали с обрыва в пропасть или на острые камни, и нужно было упасть так, чтобы не разбиться. Или сажали на месяц в яму для совершенствования самопознания и занятий медитацией…

— Простите, — перебил я, — но это, кажется, очень походит на йогу.

Учитель пожал плечами:

— А не все ли равно, как назвать? Суть невозможного с точки зрения простых людей — едина. Посвященные, или, если хотите, колдуны разных рас и народов используют одни и те же методы и средства для достижения одних и тех же целей. Разница лишь в терминах. Тибетские и китайские монахи, индийские йоги, русские ведуны, сибирские шаманы и кельтские друиды занимаются, в общем-то, одним и тем же. Разница, повторяю, только в деталях. Ну и конечно, всюду есть Посвященные "черные" и "белые". Кстати, своей первой ступени — колдуна-врачевателя — я достиг только через двадцать лет обучения…

— Извините, — снова перебил я. — Так, значит, белый колдун — это…

— Врач, защитник, учитель.

— А черный?..

— Черный?.. — Он зло усмехнулся. — Черные колдуны всех народов черпают силу и знания у враждебных человеку стихий природы, из царства мертвых, а также тайных, секретных папирусов, пергаментов, свитков и книг, в которых отражена черная магия всего человечества. Нет, конечно, и нам, белым магам, приходится порой обращаться к этим источникам, потому что, не зная врага, невозможно с ним бороться. Однако здесь главное — не переборщить, не перейти ту грань, за которой Добро становится Злом, а Свет — Тьмой: ни в поступках, ни даже в мыслях, — иначе конец: сам станешь одним из н и х. Но как бы то ни было, я, например, довольно неплохо разбираюсь в Яджур-веде…

— А что это такое?.. — начал я.

— … вам знать абсолютно ни к чему, — вежливо закончил он. — Но самое полезное из арсенала черных магов — это способность мгновенно исчезать путем искривления пространства.

— А что такое "искривление пространства"?

Он улыбнулся:

— В вашем мире, сударь, это понятие не известно еще даже самым великим умам, так что не забивайте попусту голову, хорошо?

— Хорошо, — согласился я. — Но каким же было ваше дальнейшее обучение?

Он перестал улыбаться.

— Непростым, очень непростым. Когда наставники решили и объявили перед остальными учениками, что мои сверхспособности сильнее, чем у других и я — лучший ученик, жизнь моя превратилась в ад. Старшие юноши объединились и каждый день безжалостно отрабатывали на мне приемы всевозможных боевых систем Запада и Востока. Я постоянно ходил в синяках и шишках, но самые жуткие воспоминания…

Мы носили волосы до пояса, а перед поединками заплетали их в косу и трансформировали, если вам понятно, о чем говорю, энергетику собственного тела и окружающего пространства, направляя ее в эту косу. И коса в момент удара становилась как железная палка. Удар по руке — рука может сломаться. По голове — не исключено сотрясение мозга. Я часто убегал в горы и плакал там от боли и бессилия.

— Но не мог же такой кошмар продолжаться вечно?!

Мой удивительный собеседник усмехнулся:

— А он и не продолжался вечно — лишь до тех пор, пока один местный браконьер, русский мужик Пантелей, не застрелил барса. Точнее — барсиху. Я как раз был в горах, когда прогремел выстрел. Забравшись на плато, я видел, как Пантелей снимал со зверя шкуру, как потом вместе с собаками ушел. И только собрался слезать, но услышал писк — в расщелине лежал и пищал крошечный пятнистый комочек. Я сунул барсенка под рубаху и принес домой. Он, похоже, только родился и ничего не ел. Когда он начал сосать мои пальцы, я догадался, что нужно сделать: сбегал в ближайшую русскую деревню за соской, и в тот день мой звереныш высосал целую бутылку молока. Как я был счастлив — не передать!

И вот мой барсенок начал расти не по дням, а по часам и стал моим самым верным и лучшим другом. Он относился ко мне так, как ни одна собака не относится к своему хозяину. Я разговаривал с ним, знал, чего ему хочется, а порой и сам говорил барсу, что мне от него нужно. И вот однажды, когда старшие ученики в очередной раз принялись меня задирать, барс напал на них и некоторых изрядно покалечил. Я боялся, что меня после этого выгонят из святилища, но обошлось: видимо, будучи в курсе моих непростых взаимоотношений со старшими учениками, Учитель посоветовал только быть впредь со зверем поосторожнее. А через пять лет он торжественно объявил о получении мной первого имени колдуна: Посвященный — Золотой Барс.