Тихо, но как-то безнадёжно плакала женщина. Вадим проснулся. На краю кровати Эда сидела немолодая дамочка в очках с красиво вьющимися локонами коричневых волос. Даже сквозь стёкла были видны красные заплаканные глаза. Такие глаза бывают, когда плачешь, сутки напролёт — такие глаза были у бабушки после смерти деда. Рядом с женщиной стояла ночная медсестра, утешительно поглаживая её по плечу.

Вадим вспомнил разговор с новым знакомым и почему-то решил высказаться:

— Здравствуйте. Да, что вы всё убиваетесь по сыну? Ничего с ним не случится! Мы всю ночь разговаривали, он сказал, что обязательно поправится!

Женщина тут же умолкла, посмотрела, словно увидела привидение.

— Ох, и бесстыжий ты мальчишка! — отозвалась медсестра, — и как тебе наглости хватило такое говорить? Знаешь ведь, что беда у женщины, так ещё издеваешься! Ничего святого в наше время не осталось! Мальчишка ещё вчера на закате умер, а ты собираешь… Ремня бы тебе!

Мать Эда, будто сорвалась с привязи: запричитала, упала на тело сына, заплакала в полный голос.

Вадим, сражённый новостью, не знал, что и сказать:

— Не может быть… Мы разговаривали… Была поздняя ночь… Эдик сказал, что раны заживают и, что вы постоянно плачете…

Медсестра озверела:

— Побойся Бога! Ты слышишь, что несёшь?!! Заткнись! Умолкни! Спи! Как тебе не стыдно! Вот молодёжь пошла!

Мать Эда продолжала рыдать.

Совершенно запутавшись в происходящем, он отвернулся к стенке и заткнул уши, чтобы ничего не слышать.

Спустя минут двадцать плачущую увели, а ещё через десять в коридоре послышался нарастающий шум. Женщины что-то быстро щебетали, судя по интонациям — оправдывались, их периодически обрывал густой мужской бас, но женщины с ним не соглашались, продолжая щебетать. Голосов становилось больше. Они приблизились, а затем палата превратилась в ярмарочную площадь.

— Вот он! Жив, здоров! Проснулся! — громко заявила высокая, худая как селёдка медсестра, — А Зоя у нас первую смену отработала, не знала, что он клинический…

— Да, я не знала, но зато знаю, что хам он редкостный и врун порядочный! — нагло парировала толстая ночная сестра.

— Кто бы мог подумать! Взял и проснулся! Сам! — всплеснула руками маленькая пожилая врач.

— Батюшки! — вторил кто-то из толпы.

— Тишина! — рявкнул басом крупный доктор, которого буквально облепляли женщины в белых халатах.

Доктор напоминал гору, заросшую лесом или медведя. Очень большой, с сильными огромными лапами, густой бородой и смуглой кожей, полностью заросшей чёрной шерстью. Несмотря на пугающую внешность, он смотрел на Вадима добрыми небесно-голубыми глазами, сквозь стёкла очков в толстой оправе:

— Здравствуйте, молодой человек, — протянул руку, крепко пожал, — вы ещё не знаете, но вы наша местная сенсация! Такого в моей практике, признаюсь, не было. Чтобы безнадёжный пациент сам проснулся… — врач заметил, что Вадим собирается задать какой-то вопрос, но остановил его жестом, — не сейчас. Прежде всего — твоё здоровье. Твоя мама уже в пути, она приедет как раз, когда мы закончим исследование… Пойдём со мной! — оглянулся, понял, что Вадиму совершенно нечего надеть, бесцеремонно стащил халат с худой как селёдка рыжей медсестры — передал ему, — надевай и ничего не бойся, идём…

— Иди, что ты мешкаешь, — примирительно подсказала Зоя, — главврач ждать не будет!

И он пошёл.

Разве, что чуть не навернулся, когда поднялся с кровати — закружилась голова. Ноги двигались как во сне. Ватные ступни не чувствовали пола. В очередной раз, почти упав, он привлёк внимание врача:

— Ах, как же я — старый дурак, не сообразил? Давай подсоблю!

— Не надо…

— Надо, надо!

— Мне бы умыться…

— Умыться? Это можно!

— В туалете зеркала, — недостаточно тихо шепнула медсестра.

— Хм, — нахмурился врач, — потерпи сынок, сначала анализы — потом помывка!

Этот диалог имел какое-то важное значение, но Вадим никак не мог понять, какое.

В течение часа из него выкачали пол литра крови на всякие анализы, просветили всё тело в трубе, издающий страшные звуки, сделали флюрографию, взвесели, измерили, проверили глазное дно. Судя по всему, время завтрака давно миновало, но главврач отвёл его в столовую, строго приказал накрыть им стол и накормил Вадима — голодного, как никогда в жизни. По пути в палату, он еле двигался — устал. Откуда эта усталость? Ведь ничего не делал, но чувствовал себя так, словно пробежал марафонскую дистанцию. За несколько метров до двери силы закончились окончательно, чтобы не упасть он прислонился к стене. Вспотел. В глазах потемнело. Постояв с минуту, вошёл внутрь.

— Вадик!!! Вадик, это ты? Значит это правда! Ты проснулся!!! — он с трудом узнал голос матери, она стояла перед окном, из которого лился яркий свет, ослепивший его после коридорного сумрака.

Мама кинулась к нему. Аромат ландышей — её любимые духи. Крепко обняла, прижала, на секунду отстранилась, чтобы взглянуть в его лицо, снова прильнула и плакала, плакала, плакала…

— Мама, ну хватит… Перестань пожалуйста… Что ты ревёшь как маленькая?

— Я маленькая? Это ты мой малыш, если бы ты знал, как я горевала, как надеялась, как вымаливала тебя у Бога… Кровиночка ты моя… Солнышко моё!

Вадим не понял почему, но сам еле сдерживается, чтобы не заплакать:

— Мама, теперь я здесь, поправился, всё будет хорошо!

Слова сына подействовали. Мама начала успокаиваться, всё ещё громко всхлипывая. Персонал больницы, посовещавшись в дверях, оставил их наедине. Сели. Мама не выпускала его рук из своих тёплых, но шершавых, натруженных ладоней. Эти рабочие ладони, он не променял бы ни на какие другие. Пусть не изнеженные, как у холеных телевизионных актрис, без маникюра, со следами от старых мозолей, но самые любимые в мире — ласковые мамины руки.

— Сынок… Боже, я даже не верю, а ведь столько раз представляла этот момент… Боялась, что не доживу…

Вадим не понимал о чём она, но хотел поддержать постаревшую маму. Видимо из-за переживаний или неприятностей на работе, она действительно сильно постарела: под глазами залегли тяжёлые мешки, шею рассекли глубокие морщины, волосы поникли — в них появилось много свежей седины.

— Мам, откуда у тебя это? — он погладил глубокий рубец на её запястье, — раньше его не было…

— Да, не было, — согласилась она. Тяжело вздохнула, — в прошлом году у отца спину прихватило, а мы на дачу машину дров заказали… Пилили вдвоём — случайно царапнула.

— Отца? Но он же ушёл от нас?

— Ушёл. А потом вернулся… Сложно всё…

— Не понимаю, зачем ты пилила дрова без меня? И мы же не заказывали в прошлом году дрова…

— Ох, сынок… — в её глазах вновь заблестели слёзы. — Заказывали, заказывали… а в позапрошлом году баню обшили вагонкой, а в поза позапрошлом у Дяди Коли с соседней улицы дом сгорел, а ещё за год до этого я хотела дачу продавать, но соседи отговорили…

— Мам тебе нехорошо?

Она улыбалась сквозь слёзы:

— Нет, сынок, мне наоборот очень-очень хорошо… Просто, тебе ещё не сказали… Ты спал пять лет…

Вадим подскочил, но чуть не упал — закружилась голова. Его будто окатили холодной водой. Хватал воздух, но не мог вдохнуть. Сел на соседнюю койку. Провёл рукой по лицу — смахнуть выступивший пот. Почувствовал, что-то острое на щеках — как будто испачкался в стекловате. Почесался — не помогло. Пришло озарение: щетина! Не может быть, ведь он ещё не бреется. Мама сказала — пять лет, значит уже бреется… Так вот почему не пустили к зеркалу… Заглянул под майку, увидел густые волосы на груди — как у отца. Раньше их не было.

Он сильно испугался:

— Мама?.. Но…

Мама подошла, обняла, погладила по волосам:

— Сынок, пусть это будет страшным сном. Кошмаром. Но ты проснулся и всё пойдёт как раньше, мы снова станем дружной весёлой семьёй.

Она улыбалась сквозь текшие сами собой слёзы.

У Вадима в голове пульсировала мысль: "Пять лет… Пять лет! ПЯТЬ ЛЕТ!".

Остаток дня их никто не тревожил.