Они уже несколько минут брели, размышляя каждый о своём. Читать по лицам — не было её коньком, но не трудно догадаться, о чём размышляет Гита, то и дело, бросая косые взгляды, переполненные почти материнской заботой, в сторону Эрнста. Сам Константин Львович бесцельно брёл вслед за ними, изредка вздрагивая, воровато озираясь, потирая шрамы от печатей на ладонях. Или Капитан на чьём лице обострились все черты, как после длительной болезни, на лбу проступили новые морщинки, он подолгу смотрел под ноги, а затем быстро вскидывал взгляд в сторону заброшенного лагеря "Дружба", щурился, усмехался. Капитан явно прорабатывал детали нападения. Арина посмотрела на широко шагающего Вадима. И тут её осенило. Сработал какой-то неизвестный тумблер в душе. Перегорел предохранитель. Последние месяцы Арина никак не могла обрести покой, но и причину беспокойства определить не удавалось. Несвойственная бессонница, снижение аппетита, незваные слёзы. И вдруг сейчас всё встало на свои места. Девушка поняла, что так мучило её, что не давало жить. Она сама! Ведь это так очевидно. Арина остановилась и потянула за руку Вадима, чтобы отстать от коллег. Он вопросительно изогнул бровь. Раньше она бы потупилась и бубнила себе поднос нечленораздельную чепуху, но сейчас, залюбовавшись глубиной его глаз, заговорила как никогда прежде. Она не узнавала себя и не понимала, откуда взялись эти слова, но была благодарна за них:
— Вадим, и ты, и я понимаем: слишком велик шанс, что мы оттуда не вернёмся. Не отрицай — это очевидно. Но… Глупо, конечно, но я только сейчас поняла: время, которое есть у других, нам не дано. Поэтому не стоит ждать, что отношения, зародившиеся между нами, будут развиваться как у других. Ну, то есть там: конфетно-букетный период, помолвка и всё такое. Я ничего не прошу от тебя и не требую, будь как будет, но должна признаться: Я люблю тебя. — Арина рассмеялась, понимая, что говорит это скорее для себя, чем для него. Просто, вдруг ей стало не страшно, — я тебя очень сильно люблю, как никого никогда не любила. Вижу тебя и сразу головокружение, полёт! И если ты не можешь ответить тем же, не ври, лучше промолчи, потому что… Не важно… Эта любовь, она жестокая, болезненная, сумасшедшая, я играю в неё как в русскую рулетку — сама с собой, но хватит осторожничать, надо идти ва-банк. Я люблю тебя! Люблю.
Она смотрела в глаза Вадима и не могла его прочитать. Думает ли он о том же? Сомневается? Считает её идиоткой, отчаявшейся старой девой? В душе шевельнулась тревога — зря она всё это выпалила, но Арина сразу же прогнала сомнения — не зря. Она поступила совершенно верно: выговорилась, поделилась. Теперь, если что-то случится, ей не придётся кусать локти о невысказанном. Что до взаимности, так многие всю жизнь любят, не встречая ответного чувства! Безусловно, ей было бы жутко больно, если бы Вадим… Додумать эту мысль до конца Арина не успела. Сильные руки сжали её, прижали, обняли. Губы в губы. Дыхание слилось. Щека к щеке. И волна счастья до слёз — любит! Любит! Любит!!! И румянец. Его ресницы пёрышком по её коже. И снова счастье. Её палец прижат к его губам — не надо больше слов. Счастье.
Пионерский лагерь "Дружба" встретил их скрежетом подошвы по бетонной крошке разрушенного крыльца. Персиковая краска облупилась с пятиэтажного тела главного корпуса. Оконные рамы, стекло, половые доски — разворовали жители местных деревень и дачники. Отсутствовало всё представляющее хоть какую-то ценность. Зато под серыми плитами в пыли с лихвой хватало истлевших тетрадей, книг, обрывков плакатов. Друзьям встретился даже "Журнал учёта литературы, подлежащей уничтожению". Все страницы кто-то вырвал, так что им не удалось узнать, какая именно литература считалась здесь вне закона. Длинный коридор. Если прислушаться, то наверняка услышишь звонкий детский смех, которым навеки пропитались причудливо разрисованные стены. Но сейчас звонкое эхо разносило каждый звук, производимый ими. Ноги то и дело проваливалась в россыпь обрушившейся штукатурки. Всюду грязь и запустение. Справа и слева частые комнаты: одинаковые, убогие. Ветер со свистом проносился по внутренностям мертвого лагеря. Все члены команда, насколько это было возможно, старались сохранить хоть подобие тишины, недовольно шикая на зазевавшегося коллегу, случайно наступившего на что-то шумное. Если бы не частые матерки на стенах, явно свежие, не грех заблудиться во времени. В голову лезли мысли про то, как выглядела бы планета после мировой ядерной войны, скорее всего так же как здесь. Природа берёт своё, постепенно забирая назад отвоёванное человеком. Спортивная площадка под окнами, заросла коноплёй в человеческий рост. Кое-где внутри комнат у окон укоренились кустарники. Прошлогодняя листва перемешивалась под ногами с грязью: ещё лет десять и тут всюду заколосится трава.
Они пересекли ровно половину длинного коридора, когда что-то произошло. Она почувствовала это сразу. Всё вокруг вдруг изменилось. Только что ничего кроме пустоты, а теперь зло, заполнившее все отверстия. Зло в воздухе.
— Началось! — крикнул Прад.
Арина непроизвольно последовала подсказке шестого чувства, пригнулась — над головой пролетел увесистый камень. В ту же секунду в руках заблестел ствол пистолета-автомата, в ту же секунду она увидела врагов. Призраки — самые распространённые существа в потустороннем мире. Враги соответствовали специфике места их смерти. Из многочисленных боковых комнат одновременно вышли мальчики и девочки от семи до четырнадцати лет. Как же много детей в разное время погибло в этом лагере! Дымные тела на мгновение замерли, изучая пустыми глазами незваных гостей. Затем они загудели. Это напоминало вибрирующий, тихий звук "Ммммм". Призраки никогда не спешат — у них впереди вечность, зачем спешить? Вадим среагировал первым. Он быстро высыпал священную соль двумя полосками, так чтобы она превратилась в непреодолимую преграду на пути мёртвых детей. Первой у невидимого барьера очутилась десятилетняя голая девочка. Из её рта, ушей и носа сочилась призрачная жидкость — похоже, она когда-то утонула. Девочка, как заправский мим, ощупывала стену, надеясь отыскать отверстие, подобраться к ним, убить. Под гудящим натиском призраков затряслись стены. С пола поднялись камни. Камни солью не остановишь. Булыжники, осколки рыжего кирпича и слоистого цемента как пули устремились к целям.
— Чёрт, — выругалась Арина, которой не хотелось поднимать оружие на детей, — это не дети! — крикнула она, скорее самой себе, чем кому-то ещё.
Пули — не лучшее оружие против привидения, но переходить в ближний бой, когда врагов так много — недопустимо. В белёсых телах одна за другой появлялись отверстия, которые на первый взгляд не особо мешали мёртвым пионерам, но когда дыр становилось слишком много, и призрак начинал напоминать решето, он бледнел, растворялся в воздухе. Временная мера — знала Арина, вскоре враг вернётся целым и невредимым, но им нужна была отсрочка. Пули проходили сквозь мальчиков и девочек, впиваясь далеко позади в стену, в конечном итоге с грохотом разрушившуюся. Она прикрывала команду с тыла, а за спиной, отбивался от нападения Прад. Каким способом? Ей так и не удалось узнать. Когда с её долей призраков было покончено, она обернулась, заметив потрясённый взгляд Эрнста и Гиты, а ещё довольно потиравшего руки Капитана.
— Ну, было достаточно просто! — просиял он.
— Не сказала бы, — проворчала засыпанная пылью Гита, потирая синяк на плече.
Прад повёл головой, неприятно хрустнули шейные позвонки:
— Я прям уже хочу с ней встретиться! Вы не поймёте, но я чувствую, что богиня совсем близко, у нас ведь с ней что-то вроде семейной связи, поэтому будьте начеку — она тоже знает, где мы!
И друзья пошли дальше.
В этой части пионерского лагеря пару лет назад произошёл пожар. Стены и потолок закоптились, став полностью чёрными. Недоеденные пламенем балки, опасно истончились. Солнечный свет неохотно проникал сюда, отчего стало почти темно. Коридор закончился лестничным пролётом на второй этаж. Пожар сделал ступени хрупкими, от чего они впоследствии и рухнули, оставив после себя каменную груду. Слева каким-то чудом уцелела двустворчатая дверь, тоже чёрная с вспучившейся обожжённой краской.
