— Но у нас есть телевиденье… — Константин Львович встал в одну из своих картинных поз, скрестив руки на груди. Он выглядел ни больше, ни меньше, как настоящий принц — высокий, красивый, шикарный. — Телевиденье — то, что нынче управляет умами человечества, манипулирует их чувствами, их верой — если хотите! А ещё у вас есть генеральный директор самого популярного телеканала страны…

Арина и Гита смотрели на мужчин, раскрыв рты: впервые их Капитана кто-то обошёл на повороте, впервые Капитан, судя по крайне недовольному выражению лица, признал это и согласился с чужими доводами.

Так родилась идея вернуть Проно верующих, чтобы наполнить его благодать и в кратчайшие сроки восстановить утраченные силы. Сам Прад скептически отнёсся к предложению, зато Эрнст бросился в работу с головой. Он лично руководил всем процессом: от кастинга, до декораций. Ставку сделали на то единственное, что отличало Капитана от прочих смертных — умение чувствовать ложь. В итоге всё получилось более или менее достойно. Не сказать, что шоу, в котором каждый желающий может узнать врут ему или нет, стало новым словом современного телевиденья, но смотрелось весьма свежо. Эффект не заставил себя долго ждать. Вечером после первого же эфира, тело Капитана окутала еле заметная дымка, он и сам, похоже, не ожидал. Первый дар, вернувшийся к богу, очень кстати, стал дар убеждения. Прад теперь целыми днями гулял по Москве, разговаривал с незнакомыми людьми, влиял на них. Иногда, шутил, приказывая зажравшимся топ-менеджерам бросить работу и пойти помогать нищим в хоспис, иногда действительно помогал, примиряя влюблённых, поссорившихся из-за пустяка. Впрочем, чем занимался Проно, коллеги интересовались мало. Колоссальные изменения происходили с их лидером чисто в человеческом плане. Капитан всё реже хамил, зато от души хохотал над каждой шуткой, пусть и не смешной. Он вообще стал много улыбаться. Ходил счастливый и чуть ли не светился, однажды даже обнял Гиту, за то, что она придумала забавный сценарий для программы. Такой Капитан им нравился больше, но все понимали, что это временно: как только опасность, связанная с богиней Лелеей будет устранена, Прад должен снова стать тем, кем был. Контракт. Сможет ли? Ведь это невероятно тяжело вознестись до небес и упасть с подрезанными крыльями.

Снова.

Арина шла по длинному холлу пентхауса. Постельные тона, мягкий бежевый ковёр, рассеянный свет на тёплых персиковых стенах, изысканная мебель — вроде бы прекрасная обстановка, но она вдруг почувствовала, что задыхается. Стены давили, жарко, душно, захотелось выскочить наружу. На улице шёл дождь. Воздействовать на погоду — считалось качеством высших богов, Прад им овладел всего три дня назад. С тех пор дождь шёл не переставая. Арина прислонилась к стеклянной двери, ведущей на крышу, где был оборудован целый садик со скамейками и старинными фонарями, откуда очень здорово наблюдать сверху за жизнью гигантского мегаполиса.

Приплюснув нос к холодному стеклу, ей казалась, что это не дождевые капли стекают с наружи, а её собственные слёзы. Она не хотела плакать. Нет, она очень хотела плакать — навзрыд, в голос, потому что жизнь не удалась, потому что всё плохо… Что плохо? Не важно. Ей теперь почти постоянно плохо, где бы ни была, чем не занималась — внутри сосущая пустота — там, где раньше, что-то было, что-то стучало. Тихо застонала, но слёзы не шли — вместо слёз сегодня дождь. Да, и чтобы плакать, ведь нужен повод, а повода нет. Москва рухнет только завтра, сегодня обычный тихий вечер — один из тех, когда ничего не происходит — сколько не умоляй о ярком событии, чтобы утонуть в нём — ничего не произойдёт. Моргнула. В разводах по ту сторону стекла угадывалась буква "В". Моргнула — наваждение пропало.

"Будь проклят этот Вадим!" — Арина уронила плед на пол и как была в тонкой блузке и юбке, босиком вышла на крышу. Дождь мгновенно прыгнул за шиворот, защекотал волосы и лицо — это скоро пройдёт, дождь неприятен лишь до тех пор, пока ты не промок насквозь. Капли бегут по щекам — хорошо, сегодня они будут её слезами, раз собственные взяли выходной. Дождь плескался в лужах, разбивался водяной пылью о стены, сам стал стеной между ней и городом, теперь невидимым вдалеке. Ноги встали в лужу — приятно. Дождь оказывается не холодный, а тёплый, летний. Ткань прилипла к телу — неприятно, захотелось снять одежду.

— Одежда сильно мешает насладиться хорошим сильным дождём, — сказал сзади и откуда-то сверху Прад.

Она оглянулась. Он сидел в позе лотоса на козырьке над входом. Капитан разделся до трусов и насквозь промок. Шерсть на его мужественной груди, руках и ногах прибило к коже, целые струйки стекали с кончиков ушей и пальцев. Капли падали прямо в глаза — смотреть вверх ей было неудобно. Арина заморгала, вдруг увидев Капитана совсем другим. Сквозь физическое тело теперь всё чаще проглядывал светлый образ незнакомого человека, то есть бога. Вечно молодой юноша с белыми волосами до плеч, с горящими голубыми глазами, одного взгляда которых хватает, чтобы любой поверил в него, последовать за ним хоть на край света.

— Сними одежду, давай вместе постоим под дождём, — сказал Капитан, по-прежнему не открывая глаз.

— Нет уж, не дождётесь! Не буду я перед вами раздеваться.

Прад улыбнулся, покачал головой:

— А тебе известно, что ты — избранная? Я ведь не просил, я приказал тебе раздеться, любая бы на твоём месте уже сверкала задницей, от счастья прыгая по лужам, но на тебя моё влияние не действует. Немногие способны ослушаться бога.

— Я так долго вас знаю, что не ведусь на эти провокации — вот и вся моя избранность, — устало вздохнула она, убрав с лица намокшие волосы.

— Ты любишь его? — ни с того ни с сего спросил он.

Арина растерялась:

— Нет… — вспомнила, что соврать не получится, — не знаю… Ей, богу не знаю, кого люблю. Его или кого-то, кого сама себе придумала… Я ужасно запуталась. Вообще не понимаю, что творится вокруг. Вот сейчас бы взять и шагнуть с крыши и одним махом всё закончить! — прошлась вдоль края.

Прад вдруг ожил — открыл глаза, спрыгнул с карниза, поёжился:

— Сегодня кое-что произойдёт, что расставит все точки над "i". Вот увидишь, к утру ты получишь ответы на все вопросы! — Он подошёл вплотную, положил руку ей на плечо. Дождь кончился, точно его выключили, — нам нужно просохнуть, а то так и заболеть недолго, а впереди много дел.

Его мудрые серые глаза смотрели будто бы в душу, на мгновение ей почудилось, что она тонет в их узорчатой глубине. Отшатнулась. Приятный прохладный ветер подхватил непослушную прядь. Арина и Прад стояли на ночной крыше абсолютно сухие.

Капитан повернулся к двери на крышу:

— Здравствуй, Вадим.

У неё перехватило дыхание. Шутит? Нет, в тенях и, правда, угадывался чей-то силуэт. Некто отделился от тени, вышел на свет. "Это Гита! Или Эрнст — пришли за ними" — думала она, а тусклый свет фонаря уже высветил бледное лицо того, о ком она непрерывно думала, бог знает сколько дней подряд. Внутри всё опустилось. Арина не верила в рассказы о том, что от переизбытка эмоций можно лишиться чувств, но тут всё поплыло, ноги подкосились, в лицо бросился пол, а в следующую секунду на неё с тревогой смотрел Вадик, придерживая её плечи своими руками. Как она упала? Не известно.

Вадик. Ей больше жизни захотелось прижаться к нему, крепко-крепко, чтобы вместе навсегда, чтобы никого кроме. Сказать всё сразу, вложить всё, что наболело, перегорело, пропало и снова возродилось в одно слово, но так, чтобы он понял, испытал всё ею пережитое. Говорить и молчать, плакать и смеяться, лежать в объятиях друг друга и вместе бежать по улице, ловя поцелуи недавнего дождя — это и ещё тысячи вещей ей хотелось сделать вместе с ним и прямо сейчас.

Вадим наклонился ближе:

— С тобой всё в порядке?

Арина увидела на его шее незнакомую родинку, которую не замечала раньше. Сколько же ещё вещей о нём она не знает? Миллионы, миллиарды? Проще перечислить то, что ей о нём известно. Её бы воля, она прямо сейчас изучила бы с лупой каждый кусочек его тела, слушала бы хоть неделю, хоть две недели истории из его жизни, чтобы узнать о нём всё, чтобы больше никто не смел сказать про Вадима: "Я хорошо его знаю". Но Арина ничего о нём не знала. Это не он читал ей свои письма, не он мечтал о даче с беседкой, не он умирал в конце жизни первым, чтобы она успела увековечить память о нём и последовать следом. Интересно, он хотя бы вспоминал о ней?