Роль министра иностранных дел Игоря Иванова была самой незавидной. В его функции входило сдерживание внешнеполитических проблем «дела Бабицкого», и поскольку он не мог ни контролировать силовиков, ни хотя бы получать от них достоверную информацию, то его комментарии были размытыми.

31 января Иванов на совместной пресс-конференции с государственным секретарем США Мадлен Олбрайт заявил, что дело Бабицкого находится «под личным контролем Владимира Путина». Спустя два дня он радостно сообщил журналистам, что во время встречи Олбрайт с Путиным вопрос о Бабицком не обсуждался.

8 февраля на заседании Комитета по международным делам Государственной Думы Иванов заявил: «Вопрос с корреспондентом Радио «Свобода» Андреем Бабицким является «частным вопросом, который не может возводиться в ранг государственной политики».

11 февраля Иванов, отвечая на вопрос о его реакции на заявление Госдепартамента США по поводу ситуации вокруг корреспондента РС Андрея Бабицкого, заявил, что «расследованием обстоятельств «дела Бабицкого» сейчас занимаются «соответствующие российские органы, и они располагают информацией на этот счет».

25 февраля Иванов, выступая на пресс-конференции по итогам переговоров с комиссаром Совета Европы по правам человека Альваро Хиль-Роблесом, сообщил, что «журналист Андрей Бабицкий жив и находится в расположении бандформирований».

Публикуется с любезного согласия автора.

Журналистика, как и слово вообще, есть результат раздражения — не того раздражения, которое так раздражает в общении, а раздражения в самом точном смысле слова, раздражения как внешнего воздействия. Не всякое воздействие раздражает достаточно, чтобы человек начал говорить или писать. Но даже профессионально пишущие люди по-разному реагируют на разные раздражители, хотя на некоторые обстоятельства все реагируют одинаково. Предложение расстрела не вдохновит никого — ни при каком тоталитаризме человек, будь он журналист или нет, не станет соглашаться со смертным приговором, не станет предлагать себя расстрелять. Чтобы человек сказал такое, его нужно хотя бы лишить профессионального статуса, арестовать и запытать (примеры хорошо известны). Этот раздражитель слишком глобален. Бывают и слишком ничтожные раздражители, проверяя реакцию на которые, мы никогда не обнаружим важного в человеке.

Но есть и промежуточные ценности, промежуточные раздражители. Сохранение своей собственности, к примеру, ценность для любого человека, но не в любой ситуации. Любовь, религиозный или политический энтузиазм способны побудить человека отказаться от собственности. При тоталитаризме пресса (как и народ) готова поддержать любое самоограничение в имущественных правах ради цели тоталитаризма. В сегодняшней России журналист и газета любой направленности и любой степени подконтрольности правительству выступали и выступают против беззаконий дорожной полиции. Без всякого осознанного плана велась прессой кампанией против автомобильных блокираторов и эвакуаторов — и успех был достигнут.

Однако частная собственность является источником не только свободы. Ради охраны своей собственности человек может бороться с произволом властей, но может и одобрять произвол властей по отношению к возможным или мнимым угрозам этой собственности. Таким раздражителем в московских условиях является жилищная политика властей. Даже многие газеты, лояльные по отношению к городским властям, позволяли себе критиковать беззакония, чинимые при переселении людей из пятиэтажек. При коммунистической власти и такая критика считалась недопустимой. Энергией, которая позволяет журналисту преодолеть порог страха (внутренней цензуры), является желание сохранить свою или своих близких собственность, не допустить ущемления в «квартирном вопросе».

Тем не менее личный интерес жертвуется интересу социальному, как его конструирует журналист. Поэтому, например, столь вяло журналисты выступают против нарушения права на свободу передвижения (прописка), поэтому поддерживали «антитерроритические» меры. Это «превращенный» инстинкт самосохранения, когда человек предпочтет, чтобы полиция без всякого ордера и права могла арестовать его или ворваться в его дом, лишь бы не было угрозы, что дом или жизнь у него отберут бандиты. Интеллект в данном случае оказывается достаточно способен к прогнозированию, чтобы увидеть в пренебрежении правом и законом защиту от опасности, но еще недостаточно эффективен, чтобы увидеть опасность, прячущуюся в отказе от идеи права.

Здесь, впрочем, есть своя иерархия ценностей. Московская городская власть имеет свои пряники (кнуты оказались неэффективными, это главный урок XX века). Журналисту могут предоставить квартиру на льготных условиях, всей редакции в целом могут предоставить льготные условия аренды помещения, распространения и т. п. Этот «городской тоталитаризм», как и всякий, держится на готовности человека потерпеть сейчас ущемление своих прав и лишение в расчете на будущее поощрение (которое должно быть достаточно крупным).

Специфическим наследием тоталитаризма является непонимание многими журналистами того, что у власти неприлично принимать подарки. Напротив, с гордостью сообщают о том, как военное ведомство наградило журналистов, пишущих о войне, мэрия наградила пишущих о мэре, Патриархия наградила пишущих о религии. Это непонимание сохраняется часто и у демократических журналистов, считающих возможным принимать награды от власти, если и пока они считают ее демократической (А. Бабицкий принял от Б. Ельцина медаль «Защитнику свободы России» за репортажи во время путча 1991 г., но отослал эту медаль во время путча 1993 г.).

Реакция на раздражители динамична, поскольку динамичны сами раздражители, никогда не выступающие поодиночке, всегда увязанные в определенную систему. Например, в начале чеченской войны 1999 года вся «основная» пресса не могла преодолеть порог милитаризма, выступая за войну, но постепенно стали раздаваться и трезвые голоса, а к весне 2000 г. милитаризм в чистом виде стал встречаться редко, разве что в правительственной прессе. Это было связано не с тем, что журналисты научились ценить право, а с тем, что и военные действия в Чечне пошли не так, как ожидалось, и с тем, что неразумная цензурная политика властей задела профессиональное самолюбие литераторов. Свобода слова выражается и в возможности динамики, и в том, что в некоторых газетах бывает возможной сосуществование разных позиций сотрудников.

Выявление оттенков в позиции журналистов и редакций может помочь понять российское общество в целом, может помочь и спрогнозировать реакции журналистов и общества.

Для анализа необходимо взять раздражитель не слишком сильный и не слишком слабый, затрагивающий и социальные, и личные интересы. Таким примером комбинации двух стимулов является случай с журналистом Бабицким, который в январе 2000 г., в разгар боев за Грозный, на полтора месяца был противозаконно задержан федеральными властями. После ареста в Грозном было инсценировано его освобождение, был инсценирован обмен на российских солдат, попавших в плен. Выдвигалось несколько обвинений: нелегальное проникновение в Грозный (необоснованно, поскольку закон никак не ограничивает передвижение по России, включая Грозный); хищение иконы (экспертиза установила, что найденная у Бабицкого икона из разрушенного грозненского храма стоит около 30 центов); передвижение без паспорта (паспорт был отобран самими властями); участие в бандитской банде и, наконец, изготовление фальшивого паспорта (который был насильно выдан Бабицкому). Вся эта череда противозакония была оборвана еще одним беззаконием, когда по личному распоряжению правителя страны Путина Бабицкий был освобожден под подписку о невыезде из Москвы.