Телеканал НТВ, 29 февраля:

Ведущий — Светлана Сорокина: Несколько дней назад здесь, в этой студии, я разговаривала с женой журналиста Андрея Бабицкого Людмилой. И вот тогда, прощаясь, сказала ей: «Люда, будем надеяться на лучшее. Я почему-то верю, что Андрей жив и скоро вернется домой. Ведь случилось же так, что через некоторое время после с женой Валентина Власова он вернулся из чеченского плена в Москву». И я очень рада, что так случилось и на этот раз. Сегодня ночью Андрей прилетел домой, но после нескольких тяжелых дней сюда, в студию, прийти просто не смог. Поэтому я предлагаю вам интервью, записанное ночью, сразу по прилете моим коллегой Айратом Шавалиевым. Репортаж Айрата Шавалиева.

Андрей Бабицкий: Я буду довольно короток, поскольку вы знаете, я только что приехал, вся семья на ногах. 2 февраля следователь Наурской прокуратуры Чернявский подписал постановление о моем освобождении из-под стражи, об изменении меры пресечения.

Корреспондент: Простите, вот с самого первого дня событий, если можно, все-таки оттуда?

Андрей Бабицкий: Это так долго. Тогда я буду очень фрагментарен.

Корреспондент: Да, хотя бы так.

Андрей Бабицкий: 16 числа я попытался выйти из города Грозного через поселок Старая Сунжа. Это пригородный район Грозного, он разделен был тогда на две части. Одну часть контролировали федеральные подразделения, а другую часть — чеченские ополченцы. Я вышел на территорию, которую контролировали федералы, и вот там, собственно, и был опознан. Был опознан как журналист, я сразу предъявил документы. Так что все последующие обвинения в том, что меня задержали как лицо, нуждающееся в опознании, мне не очень понятны. При мне были паспорта, при мне была аккредитация иностранного корреспондента. Далее меня доставили в Ханкалу. Но собственно, это не то, что журналисты, работавшие на прошлой войне, считают Ханкалой, а просто в поле раскинулся такой городок из грузовиков, в которых обосновались офицеры армейской разведки. Там у меня изъяли две кассеты, которые я снимал в Грозном, с уникальными кадрами. Я думаю, что это последние съемки, которые кто-либо делал перед штурмом в Грозном. Это опять съемки тысяч мирных жителей, многие из которых, как мы знаем, погибли под снарядами федеральных сил. Двое суток я ночевал в Ханкале, в так называемом автозаке, а на третьи меня доставили в то, что называется у чеченцев фильтрационным пунктом, а так, по-моему, изолятор временного содержания Черонокозово. Я должен сказать, как мне кажется, я единственный журналист, который и на первой войне, и на второй войне побывал… То есть на той войне я не был, я имею в виду за эти две войны побывал в фильтрационном пункте. И надо сказать, что все те кошмары, о которых мы слышали из уст людей, чеченцев, там находившихся, они вполне получают свое подтверждение. Вот все, что мы читаем о концентрационных лагерях сталинского периода, то, что мы знаем о лагерях немецких, там может найти себе полное соответствие. Первые 3 дня, пока я там находился, 18, 19, 20-го, избиения продолжались круглые сутки. Я никогда не думал, что я услышу такое разнообразное количество выражений человеческой боли. То есть это не просто крики, это крики самых разных тональностей, самой разной глубины, самой разной мучительности. Разные избиения вызывают разную реакцию.

Корреспондент: Это с вами так обращались или?..

Андрей Бабицкий: Нет, это обращались с… Как раз мне повезло. Как-то сразу стало понятно, что я журналист, — правда, никто не знал, какой журналист, все были крайне удивлены, что какой-то журналист приблудный появился в следственном изоляторе. Но в принципе там публика не сильно интеллигентная, они как бы пережили это. Сочли, что и такое тоже на войне бывает. Просто меня, как журналиста, лишь один раз «прописали». То есть там есть такая процедура, когда новичка выводят из камеры к оперу, он обязательно должен проползти под постоянно сыплющимся на него градом ударов резиновыми дубинками. В принципе, болезненная процедура, но пережить ее можно. То есть это такая легкая «прописка», которую не сравнить с теми истязаниями, которым подвергаются чеченцы круглосуточно, те, кого подозревают в сотрудничестве с незаконными вооруженными формированиями, или те, из которых хотят выбить какие-то показания.

Корреспондент: Кто там содержится, если можно?

Андрей Бабицкий: На мой взгляд… Я находился в 17-й камере первые 3 дня. Со мной находились 13 человек из селения Бердыкель. В основном это молодые ребята. Судя по их рассказам… Я, естественно, не следователь, у меня не было возможности собрать достаточно полную базу данных, но в такой атмосфере очень редко сомневаешься в истинности того, о чем тебе рассказывают. В основном это ребята, которые никакого отношения к войне не имеют, это очень простой такой люд, рассматривающий все происходящее вокруг него как беду, но не принимающий активного участия в том, что происходит ни на той, ни другой стороне, а просто ожидающий, когда же наконец это горе пройдет мимо либо в одну, либо в другую сторону. Избиение как способ выбивания показаний — это понятная и, к сожалению, очень хорошо известная в российской, и не только российской, истории традиция. Но я должен сказать, что помимо всего прочего, конечно, на мой взгляд, вот во всем этом объеме истязаний очень изрядную часть, как мне показалось, очень изрядную часть составляет чистой воды садизм, то есть абсолютно необоснованные мучения людей. Я, например, слышал… поскольку видеть этого почти не приходится, это все происходит за стенами камерами, но характер криков не оставляет сомнений в том, что происходит, характер вот этих мучительных реакций. Там два часа 19 или 20 января пытали женщину. Пытали, я другого слова не могу найти, потому что это было… Это не была истерика. Я не медик, но все-таки мы, наверное, все по обычному быту сталкиваемся с истерикой. Были крики, которые свидетельствовали о том, что человек испытывает мучительную, непереносимую боль и испытывает ее длительное время. Вот 21 января в течение нескольких часов пытали мужчину, которому обещали что-то отрезать, которого таскали по коридору. На третий или четвертый, не знаю, в связи с чем, избиения вот такого массового характера, вот такого совершенно произвольного, явно маниакального, на мой взгляд, болезненного характера, то есть не оправданного даже функциями того, что называется допросы с пристрастием, вот они вдруг стали потихонечку сходить на нет. То есть стали меньше бить днем, весь этот кошмар переместился к вечеру, потом в ночное время суток уже совсем спрятался. И мне кажется, все-таки здесь уже сыграло роль мое появление, потому что стали появляться какие-то люди, которые начали спрашивать… какие-то официальные лица начали у меня, как я отношусь к тому, что здесь происходит, били ли меня. Потом стали появляться не просто какие-то люди, а уже вполне определенные официальные лица: прокурор Наурского района, прокурор Чечни. 31 — го числа ко мне, в Чернокозовоский изолятор, приехал некто, представившийся членом Комиссии по освобождению незаконно удерживаемых военнослужащих в Чечне, и сказал, что чеченская сторона через Магомеда Хачилаева, дагестанца, от имени Турпал-Али Атгериева, одного из полевых командиров, выступила с публичным обращением, публичным предложением обменять меня на российских военнопленных с условием немедленного моего освобождения. Готов ли я на такой обмен? На что я ответил, что здесь я не могу дать сразу ответ, потому что боюсь, что пострадает моя профессиональная репутация, поскольку я нахожусь под подозрением в содействии незаконным вооруженным формированиям, поэтому для меня это вопрос сложный. Мне сказали, что это не проблема, что это будет как-то решено. Я сказал, что я не знаю, как это будет решено, я просто в принципе считаю этот вариант не очень понятным с юридической точки зрения, но если кто-то может обрести свободу таким образом, тем более, что я рассчитываю на то, что Турпал-Али Атгериев, которого я знаю также, руководствуется гуманными соображениями, то я готов, не признавая ни в чем вину. То есть будучи невиновным российским гражданином, пожалуйста, я участвую в обмене. 2-го числа, как я уже говорил, постановление об освобождении, я уже готов к отправке домой. Подъезжает «таблетка», машина, меня перевозят в Гудермес.

Корреспондент: Кто перевозит?

Андрей Бабицкий: Перевозят в Гудермес сотрудники милиции. А на следующий день часов в 11 меня выводят, и тут я все-таки думаю, что, наверное, произошла какая-то ошибка с маршрутом и, наверное, меня повезли через Дагестан, бог его знает. Меня выводят куда-то. Местности я не узнаю, но поскольку вижу дорогу только через маленькое решетчатое окошко. После этого подходит какой-то небольшой человек, худенький, молодой, на мой взгляд, вполне мошеннического вида. Говорит: «Я — Игорь. Помните, вы подписали заявление о том, что готовы участвовать в обмене?» Я говорю: «Да, я подписал такое заявление, но вы знаете, уже после этого произошли некие события. Например, в течение суток я был свободным человеком, но тем не менее находился под стражей. Я считаю это произволом и считаю, что должны быть наказаны те лица, которые этот произвол допустили. Кроме того, разговор шел о том, что обмен состоится не раньше чем через 7 дней. Прошло всего 3 дня. Я предполагал, что я могу встретиться с женой». В общем, я сообщил им, что эта акция насилия. Они попытались мне объяснить, что это лицемерие с моей стороны. Я сказал, что это неважно, лицемерие или нет, я вам свою точку зрения изложил, а дальше как получится. Я понял, что в данной ситуации, когда вокруг человек 5 с автоматами, я этой ситуацией не владею. Меня передали неким неустановленным лицам, которых я не знаю до сих пор. Происходило это следующим образом. Мы сели в машину. Мне надели на голову маску, привезли в некое село и поместили на 3 недели, с 3-го по 23-е число, поместили меня в запертом доме, где я находился под охраной двух человек. Кто эти люди, я догадываюсь, но это очень сложная и длинная история, и тут очень много версий, и каждая из них не имеет достаточных доказательств, чтобы я сейчас это излагал коротко. Из Чечни в багажнике автомашины меня вывезли в Махачкалу, и мои провожатые настоятельно рекомендовали мне, не оставляя фактически никакого другого выхода, перебраться в Азербайджан, чего я делать не хотел. Потом они сдали меня с рук на руки местному проводнику, который должен был меня в обход вывести по полям в Азербайджан, там посадить на такси, но уже проводника я сумел убедить в том, что мне нужно в Махачкалу. Я оказался в Махачкале. Поскольку у меня были достаточные опасения, я опасался, что все-таки эти люди, узнав о том, что я не добрался до Азербайджана, а изменил своевольно маршрут движения, попытаются меня разыскать, я не стал обращаться к правоохранительным органам, поскольку у меня было ощущение, что у них достаточно хорошие связи с правоохранительными органами, во всяком случае из Чечни, в багажнике через все блокпосты они меня вывезли совершенно свободно, без всякого досмотра, и поэтому я решил воспользоваться услугами прежде всего своих коллег. Добравшись до Махачкалы, я позвонил своему корреспонденту во Владикавказе Олегу Кусову немедленно выехать в Махачкалу, я намеревался вместе с ним обратиться к нашему приятелю в пресс-центре МВД Дагестана. Я пришел утром на переговорный пункт, после этого я устроился в гостинице, и днем, когда я вышел в кафе, я был опознан сотрудником МВД Дагестана. После этого я был задержан, через день мне был предъявлено обвинение, я был арестован. Меня поместили в СИЗО, и самое странное, что сегодня вечером, уже вчера вечером люди из Москвы, которых я до этого просил обеспечить гарантии безопасности моей семье, в связи с некоторыми событиями в Чечне сказали мне, что они меня перевозят в Москву по моей просьбе. Моя просьба заключалась немного не в этом. Там очень много обстоятельств, которые я просто не могу рассказать коротко.

Корреспондент: Связываете вот эти события со вчерашним высказыванием Путина, когда он высказался в том ключе, что считает нецелесообразным содержать вас под стражей?

Андрей Бабицкий: Я связываю все, что происходит, с какой-то чудовищной, скверной историей, концы в которой я сейчас распутать не могу, я могу делать только предположение. У меня есть глубокое убеждение в том, что власти, в том числе и МВД, которое сейчас пытается якобы оказывать мне помощь, очень и очень серьезно замешаны во всей этой неразберихе и в конечном счете в кошмаре моей семьи и в очень серьезных моих личных неприятностях и проблемах, которые я пережил в последние два месяца.

Ведущий: Неясного много. И о многом, судя по всему, не хочет или не может говорить, поскольку трудно поверить, что опытный журналист не имеет более или менее определенного представления, почему именно так развивались события, почему это произошло именно с ним. Надеюсь, в ближайшее время мы будем иметь возможность услышать от него то, о чем он пока молчит.