Новый крутой поворот в творчестве Кристиана-Жака—фильм «Безнадежное путешествие» (1943) — драма с тремя действующими лицами, снятая целиком в павильоне. Фильм был встречен по-разному. В работе над сюжетом участвовали Пьер Мак Орлан и Марк-Жильбер Соважон. И тем не менее самым слабым местом фильма оказался именно сюжет. Однако режиссер развернул действие (безуспешная попытка к бегству) с большой энергией, еще более драматичный характер оно приобрело благодаря строгому единству места и времени — драма разыгрывается между десятью часами вечера и шестью часами утра.
Следующей зимой — то была последняя военная зима — Кристиан-Жак увозит свою группу в снежную Овернь на съемки фильма «Чары», в котором проявляются те же недостатки и те же достоинства режиссера. Ослабление драматической напряженности и наряду с этим фрагменты, достойные места в антологии, сами по себе превосходные (например, песня «маленького сапожника», звучащая во время длинной панорамы заснеженного леса), но зачастую вредящие фильму в целом. Тем не менее Кристиану-Жаку и его оператору Луи Пажу удалось запечатлеть в фильме безупречные по красоте кадры (например, скачущая в тумане дикая лошадь). Несомненно, что еще и сегодня этот фильм остается в числе наиболее характерных для творческой «манеры» режиссера и одним из самых дорогих ему воспоминаний.
Так заканчивается для Кристиана-Жака эпоха «военного кино». Бывший воспитанник Академии художеств стал одним из самых деятельных режиссеров нового поколения французских кинематографистов. В последующие годы его престиж будет неуклонно возрастать по мере того, как он создает фильмы, столь же разнообразные и столь же технически совершенные, как и прежде. Теперь Кристиан-Жак блестяще владеет камерой. Экранизирует ли он Мопассана или Стендаля, работает ли с Жансоном или со Спааком, его стиль проявляется в подвижности камеры, разнообразии приемов и богатстве изобразительных средств. Декорации, освещение тщательно им продуманы. Бывший декоратор остался художником. Ему ставят в упрек заботу о внешней стороне, идущей якобы в ущерб внутренней правде или психологичности сюжета. Но Кристиан-Жак старается прежде всего вести рассказ с тон же взволнованностью и веселостью, которые характерны для него в жизни. В профессиональную среду, где чаще всего встречаются люди беспокойные и неуравновешенные, он несет энтузиазм и благородство. Разнообразие его творчества сбивает с толку критиков. Режиссеру не могут простить, что он затрагивает все, слегка касается разных жанров, но ни одному не отдает предпочтения; как раз это его и забавляет, как некогда, во времена учебы в Академии художеств, забавляли веселые проделки.
«Пышка», сделанная по двум новеллам Мопассана, — осовремененный фильм о прошлом: оккупация и сопротивление 1870 года, пересмотренные в духе 1946 года. Картина нравов, юмор, волнение. Примерно то же самое, только в более резком сатирическом тоне, дано в фильме «Привидение» по сценарию Анри Жансона, показанном в Канне в 1946 году (этот фильм знаменует также возврат Жуве во французские киностудии).
После Мериме и Мопассана смельчак берется за Стендаля. Ему заранее известно, какой критике он подвергнется и какую полемику вызовет. Не из боязни, а, вероятно, из свойственной ему дерзости Кристиан-Жак решает опередить события и еще до съемок «Пармской обители» публикует довольно пространную статью, заранее отвечающую на нападки своих будущих критиков.
Сказать, что он опередил события, будет не вполне точно, так как уже одно известие о таком проекте возбудило подозрение стендалистов... «Моя совесть спокойна, — отвечает Кристиан-Жак, — потому что я работал и буду работать впредь с большой тщательностью.
С самого начала я понял, что приступать к экранизации надо не спеша и так же осторожно, как ставишь ногу на лед катка, вести себя, по выражению Пьера Бери, подобно медиуму: вначале умножать магнетические пассы, долго гипнотизировать экранизируемое произведение — до тех пор, пока от него не оторвется двойник.
Экранизировать высокохудожественное произведение литературы — значит не только сократить его до размеров фильма, не только перевести на язык другого искусства или — будем скромны —другого ремесла, но и найти в нем источник вдохновения. Это значит проникнуться тем эмоциональным настроением, той творческой фантазией, благодаря которым с восторгом узнаешь, что книга не исчерпала таящихся в ней богатств. Это значит, руководствуясь духом произведения, совершать те «предательства» по отношению к его букве, которые окажутся необходимыми.
Я проникался духом Анри Бейля терпеливо, честно, скромно. Я не только перечитал «Пармскую обитель», другие произведения Стендаля и изучил соответствующие комментарии ученых. Я дал себе время помечтать о Фабрицио, Моске, Джине, Клелии и иже с ними. Прошлым летом я совершил два путешествия в Италию — страну, которую уже знал и любил, и не ограничился там перелистыванием документов и подыскиванием мест для натурных съемок.
В результате повторных чтений обогащалось «либретто», доработки сценарного плана уточняли общую трактовку вещи. Понемногу блатодаря совместной работе и общим размышлениям у меня и моих товарищей Пьера Бери и Пьера Жарри создалось впечатление, что мы более тонко ощущаем высокие достоинства «Пармской обители». В ней есть и своеобразный юмор, который щадит лишь истинную страсть, и какая-то светлая тоска по родине; придающая драматичность грезам пылкого сердца, ничуть их не затуманивая, есть и особая религия наслаждения, расцветающая цветком любви для любящего сердца... Нам казалось, что мы близки к разгадке Стендаля, а вместе с ней и к разгадке образов, созданных его творческим воображением, — персонажей, зарисованных острыми штрихами, но не менее впечатляющих, чем написанные «полной кистью», со всеми психологическими оттенками.
Вполне понятно, что рассказать очень длинную историю, материала которой хватило бы на десять тысяч метров пленки, в одном полнометражном фильме можно было лишь ценой многих «предательств» по отношению к оригиналу. Мы опускали действующих лиц, поступки, описания, целые эпизоды. Мы резали, клеили, упрощали, уплотняли. Каюсь, даже выдумывали... Да, мы были вынуждены обращаться с шедевром литературы с чудовищной беззастенчивостью. Когда речь идет о том, чтобы при экранизации сохранить дух произведения Стендаля, художника, для манеры которого характерна непосредственность и непринужденность, худшим преступлением было бы стремление избежать малейшего отступления от оригинала.
Мы сделали все от нас зависящее, чтобы быть столь же непринужденными, как Стендаль, и именно в его манере».
Нетрудно догадаться, что эта добросовестность и эти предупреждения не помешали стендалистам выступить единым фронтом против экранизации «Пармской обители». Аналогичная встреча будет оказана ими фильму Отан-Лара «Красное и черное».
«Можно без конца перечислять, — пишет Анри Мартино в статье, помещенной в «Экран Франсэ»[227], — все промахи, которые не только искажают произведение Стендаля, но и нарушают правдоподобие, всякую логику, всякое представление о нравах и эпохе».
Автор статьи сожалеет не столько о купюрах и неизбежных сокращениях, сколько о «постоянном и систем этическом извращении» произведения, о том, что действующие лица говорят «языком базарных торговок» и что совершенно исчезли «стиль, ритм, мягкая и чарующая атмосфера» оригинала.
И в самом деле, несмотря на все предосторожности, о которых заявляли авторы экранизации, в «тоне» фильма обнаруживается его наибольшее расхождение с оригиналом. Тем не менее кинокритики поддались очарованию, вдохновенности и великолепию этого зрелища. Шарансоль пишет о фильме в «Нувель литерэр»: «Благодаря Бери, Жарри и Кристиану-Жаку у нас открылись глаза на ту сторону «Пармской обители», которой мы всегда пренебрегали и которая, следует признаться, отчасти даже наводила на нас скуку. Слишком увлекаясь тонким описанием чувств, мы, конечно, обходили вниманием приключенческую сторону романа. Сейчас мы видим и эту сторону творчества Стендаля. Конечно, экранизаторы были вынуждены отбросить первую треть книги, устранить, упростить и объединить несколько главных эпизодов, выдумать другие, но самое существенное в этой . истории с ее дуэлями, скачками, кинжалами, ядами, веревочными лестницами и тайными посланиями осталось».
