Это «безвыходное положение», в котором так часто оказываются авторы в кино, заставило Рене Клемана сделать из «Стеклянного замка» то, за что его как раз и упрекали, — эксперимент в области стиля. Однако если бы не эти формальные достоинства, о фильме не стоило бы и говорить. Но здесь, к тому же с самого начала и до конца, приковывает внимание какая-то строгость, « это хорошо объясняет нам смысл сделанного Кевалем сопоставления картины с фильмом Брессона «Дамы Булонского леса». Конечно, эта блестящая форма прикрывает не что иное, как пустоту. Однако если в обрисовке «пары» не удалось избежать банальности, то в образе «подруги», с тонким вкусом сыгранном Элиной Лабурдетт, наоборот, много правдивости, разносторонности и глубины — достоинств, которые в кино довольно редки. Фильм, безусловно, получился холодным и слишком приглаженным, ибо бесспорно, что стремление к совершенству формы неизбежно душит всякое чувство. Но строгость диалога, музыки, доведенная до предела, в известной мере привлекает, как хорошей часовой механизм или как балет. Нельзя отрицать, что в киноискусстве бытует пренебрежение к сюжету, заставляющее вспомнить о танце, музыке и живописи. Но кино должно служить не только мысли, оно может также ограничиваться красотой формы. Соединение одинаковых по достоинствам формы и содержания рождает шедевр. Это случается не часто. Но создатели «Стеклянного замка» и не ставили перед собой такой большой задачи.
В актив Клемана наряду с его умением передать дух Парижа следует занести смелость в развитии повествования. После приема «возвращения к прошлому», в наше время понятному всем зрителям, Рене Клеман попытался «нарушить хронологию, показывая картины будущего». В конце фильма мы видим, как героиня садится в самолет и прилетает домой, хотя мы уже знаем из других кадров, что самолет терпит аварию и что ее подстерегает смерть. «Как вы думаете, поймет публика?»[405] — спросил автор. Но публика не поняла, и пришлось снова обратиться к обычной хронологической последовательности. Однако это предвосхищение событий, благодаря которому зритель получает возможность заранее узнавать о судьбах героев, открывает интересные перспективы. Но нет сомнений, что попытка их использовать была еще преждевременна.
Творчество Рене Клемана, может быть, в большей мере, чем творчество какого-либо другого режиссера, свидетельствует о том, насколько труднее оценивать искусство постановщика в целом, чем его отдельные произведения. Разнообразие тем и исполнения ставит нас перед необходимостью изучать каждый фильм отдельно, совокупность же фильмов кажется столь же сложной, как характер человека, о котором мы скажем ниже.
Закончив «Стеклянный замок» — произведение столь же блестящее и хрупкое, как и настоящий стеклянный замок, Рене Клеман возвращается к работе, которая, по всей видимости, ему по вкусу, —
к работе с «сырым документом». Он покидает студию с ее пышными декорациями, с прекрасными лицами актеров и поселяется в Нижних Альпах на высоте 1100 метров в окутанной осенними туманами заброшенной деревушке Ла Фу. Он живет два месяца среди местных жителей, изучает манеры, характеры крестьян и всегда ставит их в пример актерам как своего рода «эталон» правдивости.
В стиле «самого полного» реализма он снимает свой фильм «Запрещенные игры», который, по его словам, можно определить как «современную сказку о феях... » Он уверял также, что подобный фильм никогда еще не снимался — и это действительно так. В картине мы находим то, что является, может быть, одним из весьма редких явлений в киноискусстве—а именно присущую разным фильмам этого режиссера тенденцию пренебречь драматической темой, развивающейся по классическим законам, сделав основной акцент на переплетении различных тем, столкновение, взаимопроникновение и развитие которых должно при достаточно искусной архитектонике привести к созданию сложной, но тем не менее очень точной выразительности. Это особенно чувствуется в фильме «Запрещенные игры», действие которого протекает в период всеобщего бегства населения от наступающих гитлеровцев в 1940 году. Героями являются двое детей, открывающих в ужасной, полной драматизма и страха атмосфере тайны жизни и смерти. Это маленькая пятилетняя девочка, игры которой сводятся к подражанию тому, что она видит вокруг; игры невинные и мрачные; это одиннадцатилетний мальчик, который впервые почувствовал в себе любовь, не осознавая еще этого чувств ». Это маленькая горожанка, живущая среди природы и животных; это маленький крестьянин, который впервые испытывает чувство изящного, впервые проявляет слабость. Это также крестьяне, раздраженные старой семейной враждой; солдат, лишенный отпуска, люди без очага; сироты, вещи, потерявшие всякий смысл.
В этой своеобразной хронике «выбитой из колеи» эпохи тесно переплетается фантастическое и реальное, трагическое и шутовское. Хотя Клеман снимает свой фильм на равнинном плоскогорье Ла Фу, мне представлялось, будто он с осторожной решимостью продвигается по опасному пути, который себе наметил. В данном случае речь шла о более серьезных вещах, чем предвосхищение событий в «Стеклянном замке». Своим фильмом Клеман хотел всколыхнуть общественное мнение и заклеймить конформизм, в какой бы форме он ни проявлялся.
Нет сомнения, что это один из самых интересных фильмов, когда-либо поставленных. Но, вероятно, успех картины частично следует отнести за счет ее необычности. Во Франции фильм был принят очень сдержанно; однако первые его демонстрации в Венеции произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Затем последовало триумфальное шествие картины по экранам Парижа и провинции. Во многих странах Европы фильму был присвоен титул «лучшего фильма текущего года».
В хронике «Нувель литерэр» Жорж Шарансоль своими суждениями о фильме задал тон критике. «Боясь впасть в шаблон в духе пасторали, — писал он, — авторы используют самые мрачные краски, забывая, что черное так же условно, как и розовое. Эти глупые и грязные существа нам кажутся столь же неправдоподобными, как и действующие лица из предыдущего фильма Боста и Оранша «Красная таверна», который, правда, и не претендовал на реализм... » В некоторых мрачных сценах Шарансоль видит «заимствование из арсенала туманного сюрреализма, умершего еще 20 лет назад», и заключает: «Концу фильма необоснованно придан характер памфлета, направленного против семьи и церкви».
Подобная критика может показаться слишком строгой по отношению к фильму, который завоевал единодушную похвалу даже тех, кто имел основание считать себя обиженным за отношение автора к католическим обрядам. Однако нельзя отрицать, что с определенной точки зрения эта критика справедлива. Возможно ли, чтобы пятилетний чувствительный ребенок плакал над маленькой собачкой и забыл об умершей рядом матери? Возможно ли, чтобы обряды выполнялись настолько бездушно? Возможно ли, что обыкновенные крестьяне имеют такой гротесковый вид? В связи с последним вопросом Рене Клеман утверждает, что действительность еще грубее. Но «Запрещенные игры» не реалистический фильм. Это произведение построено в совершенно ином плане и имеет иное значение.
После первого просмотра становится слишком очевидным несоответствие в фильме между двумя мирами — миром детей и крестьян. С одной стороны — тонкость изображения, такт, чистота, которые мы редко встречали на экране; с другой — злая карикатура, откровенный бурлеск, мрачный фарс. Мы чувствуем, что подлинный сюжет фильма — это вечно таинственный мир детей, ввергнутых внезапно в преступное безумие войны. Мы чувствуем эмоциональность и благородство этой темы тем более живо, что автор раскрывает ее глубоко и тонко. Но мы недовольны тем, что в отличие от мира детей мир взрослых в картине изображен в таком маскарадном виде.
Но не здесь ли как раз ключ к замыслу режиссера? Именно в этом контрасте фильм приобретает свою действительную значимость. На фоне этих бессмысленных поступков, этой глупой вражды, корысти, этого религиозного ханжества чистота детей кажется созданной для того, чтобы искупить грехи человека. В этой чистой любви, тонкой нежности, глубокой горячности человеческие чувства находят самооправдание, а душа постигает смысл божественного. Этот фарс о людях, лишенных души и предавшихся дьяволу, напоминает «мистерии», которые исполнялись когда-то на папертях соборов.
