Представить Дингера за молитвой было и вправду невозможно, но и в земных делах он не проявлял усердия. Лень его оказалась настолько заразительной, что конюх-форейтор, постоянно общаясь с ним, тоже превратился в убеждённого бездельника. Единственное, что Дингер делал охотно, это учил Конрада драться с применением различных видов холодного оружия.

— Я сделаю из тебя отличного ландскнехта, цыплёнок! — посмеивался бывший наёмник. — Тебе моя наука пригодится больше, чем все твои книжонки. Ещё спасибо мне скажешь.

Занятия с Дингером нравились Конраду больше, чем уроки фехтования с Феррарой. Австриец был проворнее и энергичнее, а главное, опытнее в воинском искусстве. В хорошую погоду они упражнялись во дворе за каретным сараем. В плохую — в доме. Летом, выезжая за город вместе с ювелиром, брали с собой целый арсенал и сражались на берегу моря, развлекая немногочисленных зрителей, большинство из которых составляли рыбаки и бродяги.

Упрекая Феррару в том, что тот жалеет деньги на его образование, Конрад не сознавал, что в действительности очень многому научился благодаря венецианцу. Университетская схоластика и богословский вздор не шли ни в какое сравнение с настоящей наукой, которую он постигал под руководством венецианского авантюриста — сложным искусством выживания в самых неожиданных условиях.

Минули лето, осень и зима. В начале весны 1677 года из Средиземного моря возвратилась нидерландская эскадра. Гроб с телом де Рюйтера доставили на флагманском корабле в Амстердам для перезахоронения.

В день торжественного погребения адмирала в Новой Церкви Феррара взял Конрада с собой в город. Дингер отправился с ними. На запятках кареты он чувствовал себя достаточно уверено и с презрением покрикивал на бедно одетых прохожих.

У Новой Церкви стояла толпа, проехать сквозь которую было невозможно. Взглянув издали на это бурлящее людское море, ювелир не пожелал окунуться в его тёмные волны и приказал форейтору остановиться на боковой улице. Но и здесь людей было предостаточно.

Конрад с тревогой поглядывал в окошко на собравшихся вокруг горожан. В основном это были бедняки и нищие. Число их быстро увеличивалось.

Впереди над толпой возвышался, как остров, другой экипаж. На его запятках стояли два лакея, переругиваясь с напирающими сзади зеваками.

Феррара попросил Конрада опустить занавеску на окне и запер дверцы кареты. В окошко с его стороны заглянул оборванный старик и гнусавым голосом попросил милостыню. Феррара бросил ему серебряную монету и с поспешностью, удивившей Конрада, опустил занавеску рядом с собой.

Снаружи раздались громкие проклятия. Человек, только что получивший деньги из рук ювелира, орал как одержимый, призывая на него кару Божью.

— Некстати он появился, — прошептал Феррара. — Сидите тихо, ваша светлость. Надеюсь, он скоро угомонится.

Но нищий продолжал вопить, стараясь привлечь к себе внимание столпившегося вокруг отребья:

— Смотрите, люди, вот слуга дьявола, чёртов итальяшка, католик и колдун! Из-за таких мерзавцев, как он, Господь отвернулся от нас, и мы проигрываем войну. Клянусь Богом, пока все добрые христиане молятся о победе, этот самый итальяшка у себя в погребе служит Чёрную мессу во здравие Людовика!

— Тебе-то откуда знать, чем он занимается в своём погребе? — насмешливо спросил Дингер, но ропот, поднявшийся вокруг, свидетельствовал о том, что скандальный нищий нашёл поддержку у зевак.

Феррара сжал руку Конрада.

— Не бойтесь. Они не осмелятся напасть на нас.

Конрад затаил дыхание. Ему представлялось, что карета это дом, стоящий на скале посреди бурного моря. Клокочущие волны подступали вплотную и бились о стены. За тёмными занавесками мелькали расплывчатые тени.

— Потерпите, ваша светлость, — тихо произнёс Феррара, обнимая мальчика. — Это не будет продолжаться вечно. Скоро он уйдёт. Жаль, что невозможно подъехать ближе к Церкви…

Снаружи поднялась возня. Приподняв край занавески, Конрад увидел, что Дингер оттаскивает бродягу, вцепившегося обеими руками в подножку кареты. Форейтор поспешил на помощь австрийцу. Зеваки расступились. Никто не осмелился вмешаться в драку.

— А ты-то сам не католик? — поинтересовался Дингер, оторвав, наконец, нищего от подножки и сбив его на землю пинком под колени. — Я слышал, ты родом из Чехии, а там сейчас полно иезуитов. Не на их ли денежки ты здесь шпионишь и клевещешь на порядочных людей?

— Я родился в Амстердаме! — завопил бродяга. — Я ненавижу иезуитов! Из-за них мой отец бежал из Моравии, бросив замок и всё своё добро! Не смей меня трогать, немецкий ублюдок! Я дворянин и нечета тебе!

Вокруг поднялся хохот. Дингер тоже рассмеялся.

— Видали аристократа? А не пошли бы вы, ваша светлость, отсюда, пока целы?

Форейтор пнул нищего в зад. Бродяга, ругаясь, пополз на четвереньках в гогочущую толпу. Он уже скрылся из виду, а вокруг ещё некоторое время бушевало неуместное на похоронах веселье. Конрад перекрестился, испытывая стыд. Он слышал о подвигах де Рюйтера и не хотел оскорблять его память.

Недели через две Вацлав Шлик объявился вновь. На этот раз он пришёл прямо к дому Феррары и начал орать под окнами, требуя денег и угрожая рассказать всем о колдовских ритуалах, которые венецианец проводил у себя в погребе десять лет назад.

Феррара в чёрном домашнем костюме спустился во двор и подозвал Шлика к калитке. Они долго беседовали, стоя по разные стороны ограды.

Бродяга ушёл, довольно посмеиваясь и напевая по-чешски. У Конрада заныло в груди. Эту песенку он когда-то слышал от своих моравских слуг.

— Теперь эта скотина будет таскаться сюда каждый день, — недовольно сказал он, встретив ювелира на лестнице. — Я бы ни за что не стал давать ему деньги.

— А я и не дал. — Феррара обезоруживающе улыбнулся. — Лишних денег у меня нет. Я не так богат, чтобы раздавать милостыню, но у меня есть друзья, которые могут кое-что сделать для этого несчастного. Дитя, надо быть добрее и по мере сил помогать ближним в их бедах. Я обещал помочь Шлику обрести подходящее жильё и все блага, которые он заслужил.

Конрад удивлённо фыркнул, услышав свои собственные ханжеские интонации. Именно так он когда-то сообщил Ферраре, что всегда молится перед сном, чтобы под покровом ночи не стать добычей дьявола.

— По-моему, единственное, чего он заслужил, это большого пинка.

— Что вы, ваша светлость! Разве можно быть таким непримиримым к беднякам? Шлик вёл себя непристойно, но мне всё-таки удалось поладить с ним. Я никогда не обманывал его, поэтому у него нет причин для недоверия.

Вечером Феррара позвал к себе Дингера. Через некоторое время австриец вышел от хозяина и спустился по лестнице, весело насвистывая и позванивая монетами в новеньком бархатном кошельке.

Конрад сидел на кухне. В окно ему было видно, как слуга бодро шагал через двор к конюшне.