На похоронах Гертруда довольно плохо изображала скорбь. Зато в неподдельном горе плакала дальняя

родственница её мужа: в семейной жизни покойный тоже не был святым. "Как мерзка эта Маргит! — шепнула Гертруда своему отцу, с презрением глянув на зарёванную дуру под чёрной вуалью. — Было бы с чего лить слёзы!" Регенсдорф сухо улыбнулся.

Иннерман скрылся сразу после дуэли. Гертруда нисколько не опечалилась: он ей надоел. Вскоре после похорон она поняла, что беременна. Ненавистный муж не ушёл бесследно. Он оставил ей свою тень — вечное напоминание об их нелепом браке. К счастью, впереди у неё был целый год траура. Она никого не принимала, никуда не выезжала и очень редко покидала свои покои. Регенсдорф жил у неё, помогал ей вести хозяйство и следил, чтобы слухи о её беременности не просочились за пределы замка. Роды принимал врач, привезённый им из Моравии. Новорожденный был копией своего покойного отца — законный наследник всех его владений. "Он ничего не получит! — сказала Гертруда Регенсдорфу. — Не зря же я мучилась целых три года в браке с безмозглым болваном, владевшим шпагой не лучше крестьянина. Я наследница. Всё здесь принадлежит мне".

Она хотела отдать новорожденного в бедную семью, но Регенсдорф не позволил: "Помилуйте, дочь моя, ведь в его жилах течёт и наша кровь!"

Младенца крестили тайно. Крёстных родителей выбрала сама Гертруда. Посажённым отцом записали Иннермана, а матерью — жену врача, принимавшего роды. Ребёнка нарекли Амадеусом, и Регенсдорф увёз его с собой в Моравию.

Несколько месяцев спустя Гертруда приехала к отцу. Материнская любовь была чужда её холодному сердцу, но её одолевало любопытство, ей хотелось взглянуть на сына.

Живя в уединении, она стала обращать внимание на такие вещи, которым раньше не придавала значения. После того как отец забрал к себе её ребёнка, ей стали часто сниться дети.

Один сон особенно поразил её и запомнился ей в мельчайших подробностях. Она гуляла по большому роскошному парку, где росло множество фруктовых деревьев. В маленьких водоёмах, выложенных цветными камнями, белели точёные кувшинки. С ней был красивый белокурый мальчик лет пяти. Во сне она испытывала страстную любовь к нему, на какую не была способна наяву. Она целовала его нежные румяные щёчки, любовалась хрупкой изящной фигуркой и ангельским личиком. Мальчик улыбался ей. Его удивительные синие глаза светились, как звёзды. "Сорви мне яблоко", — попросил он. Перед ними склонила ветки к самой земле молодая яблоня, усыпанная крупными тяжёлыми плодами. Гертруда улыбнулась: "Ты и сам бы мог это сделать".

Она подошла к деревцу, сорвала с ветки розово-золотистое яблоко и протянула его своему маленькому спутнику, но мальчика уже не было. Вместо него рядом с ней стоял высокий, щегольски одетый мужчина. Взяв яблоко из рук удивлённой Гертруды, он снял шляпу с пушистыми белыми перьями и галантно поклонился. На этом её сон прервался. Она не знала, как его истолковать. Ей казалось, что белокурый мальчик — её сын.

Увидев его наяву, она была разочарована: голубые глаза, светлый пушок на голове, пухлые ручки и ножки, глупая младенческая улыбка, неожиданно сменившаяся капризной гримасой, когда мать наклонилась над ним…

Он не помнил её. Нет, это был не он! Не тот прелестный ангел, с которым она бродила по райскому саду. Ребёнок заревел во всё горло, будто услышал её мысль. Кормилица взяла его на руки. Гертруда вышла из детской. Больше к ребёнку она не заходила до тех пор, пока не вмешался недовольный её чёрствостью Регенсдорф.

— Как вы можете, дочь моя, быть столь жестокосердой к своему единственному сыну?!

— Я не звала его в мир, — парировала Гертруда. — Его рождение для меня не меньшее несчастье, чем для него самого. Я не намерена оставаться вдовой, но кто возьмёт меня в жёны, если станет известно, что у меня есть сын — наследник всего, что досталось мне от покойного мужа?!

Претендент на её руку вскоре появился. На балу ей представили Конрада фон Адельбурга. Она была очарована. Ей казалось, что она узнаёт в нём кавалера из своего сновидения. Слухи о её любовных интригах ещё не достигли ушей моравских сплетников, хотя здесь уже знали, что она была несчастна в первом браке и что её сын умер, а муж погиб на дуэли. Знали и о том, что целый год она вела почти монашеский образ жизни. О рождении её второго ребёнка не было известно никому. Регенсдорф выдавал его за своего побочного сына. Прислугу не удивляла холодность Гертруды к малышу. Ей даже сочувствовали: дитя, рождённое вне брака, не украшает благородное семейство.

Конрад фон Адельбург не отличался скромным нравом, и многие жалели несчастную вдову, поверившую этому распутнику. В глазах местного общества она и по сей день оставалась бедной жертвой, но о её аскетизме все давно забыли.

Адельбург не признавался себе в том, что немного побаивается свою жену: было в ней что-то такое, к чему он не мог привыкнуть. Он чувствовал её грубую, не женственную сущность, властную, безжалостную силу, искусно скрываемую за безупречными манерами и проявляющуюся изредка в неожиданной жестокости по отношению к слугам, в презрительных высказываниях об общих знакомых, в экстравагантных выходках. Он и сам бывал порой резок и зол на язык. Они с Гертрудой стоили друг друга. Их словесные поединки были остроумны и ярки. Изменяя жене, он не сомневался, что она платит ему той же монетой. Его не интересовало, кто его соперники и сколько их. Какая разница? Когда в разгар шумного многолюдного праздника Гертруда вдруг надолго исчезала, Адельбург не искал её и не мучился ревностью. Она была его женой и принадлежала ему даже в объятиях любовников. Гертруда изменяла ему только в отместку за его собственные грешки. Он мог быть спокоен: она его любила.

Весть о внезапной кончине Кристиана Алоиза Иннермана потрясла её и заставила забыть о мелких семейных неприятностях. Он умер в Моравии, в монастыре. По слухам, его отравили.

— Говорят, что это сделал слуга некой знатной дамы, которая поклялась отомстить за своего любовника, убитого Иннерманом, — сказал Регенсдорф дочери. — Впрочем, я слышал ещё большую нелепость, будто в монастырь приехала таинственная особа в трауре, представилась сестрой Иннермана и попросила разрешения повидаться с ним, а когда он вышел к ней, ударила его отравленным ножом.

— Возможно, вместо ножа у неё была вязальная спица, смоченная в крысином яде, — насмешливо предположила Гертруда. — Не о Маргит ли слагают легенды, словно о Кримгильде? Я и не предполагала, что была замужем за Зигфридом!

— Как бы там ни было, Кристиан скончался. Мир его праху.

— Аминь! — холодно отозвалась Гертруда. В глубине души она жалела своего бывшего любовника и ненавидела его убийц. Ощущение вины за его гибель тенью вкрадывалось в её гнев и досаду, но она не была способна на покаяние, тихие слёзы и молитвы — только на месть.

Временами её накрывала волна безудержной ярости. Дать выход этим эмоциям она не могла: Конраду фон Адельбургу не следовало знать о её прошлой любви. Она стала ещё более жестокой и язвительной, чем прежде. Только присутствие Регенсдорфа немного успокаивало её. К счастью, Адельбургу пришлось надолго уехать в Вену. Отец и дочь остались вдвоём.