Мало-помалу я успокоился и продолжал ждать, лежа, совершенно одетый на кровати; я все еще не отымал руки от оружия. Моя рука, готовая стрелять, теперь уже не дрожала. Уверенность в недалекой развязке моего удивительного приключения и сознание близости борьбы, из которой необходимо выйти победителем, укрепили мои нервы и вернули мне силу и энергию. Я решил пока больше ничему не удивляться и отложить всякую мысль о разгадке до более позднего времени. Открыть тайну пребывания Мадлен здесь, в такой поздний час, все равно было невозможно; никаких сколько-нибудь подходящих объяснений для этого, конечно, подыскать я не мог. Но в настоящую минуту это и не требовалось, и я решил помириться с мыслью, что время объяснений придет позже, после борьбы и победы.

Три свечи в канделябре все еще продолжали гореть. Они уже стали короче. В это время я еще раз посмотрел на часы. Было половина третьего; значит, весьма вероятно, свечи потухнут раньше наступления утра. Я подумал о том, что в темноте невозможно будет стрелять более или менее успешно. Я встал, подошел к канделябру и задул две из трех свечей. Потом я снова улегся. Так как в комнате не было ковра, а на ногах у меня были сапоги со шпорами, шаги мои по каменным плитам пола звучали довольно громко. Ложась обратно, я надавил коленом пружины матраца, и они издали продолжительный и жалобный металлический звук. Звук этот, среди абсолютной тишины в доме, наверное, можно было услышать за несколько комнат, если только кто-нибудь давал себе труд следить за мною. Едва эта мысль успела прийти мне в голову, как, словно в ответ на скрип пружин, в коридоре послышался звук открываемых дверей.

Резким движением соскочил я с кровати. Мне стоило немалых усилий сдержать себя и не направить дула моего револьвера прямо на дверь с тем, чтобы стразу, как она откроется, стрелять в того, кто окажется за нею.

Но я не сделал этого. Впрочем, и со мной поступили вежливо — прежде чем войти ко мне, постучали. Потом уж только открылась половинка двери, и на пороге показался один из моих старцев-хозяев, как две капли воды, похожих друг на друга, с длинной белоснежной бородой. Я так и не мог различить, который именно. Вошедший неподвижно остановился при входе в комнату. Он прежде всего окинул меня с головы до ног своим острым взглядом: я стоял перед ним одетый, в сапогах, и по всему видно было, что, недоверия окружающему, я отказался от мысли об отдыхе и не ложился спать, готовый ко всякой случайности.

Я заметил, как в устремленном на меня взоре старика внезапно загорелся (и тотчас же потух) какой-то огонек. И еще раз прежнее подозрение пришло мне в голову: может быть, эти страшные глаза видят не только одну внешнюю мою оболочку, может быть, их пристальный взор проникает и дальше, читая самые мысли в моей душе?..

Между тем старик заговорил:

— Вы не спите, сударь, — сказал он. — Мы так и думали. В таком случае, чем вам оставаться одному в комнате, не предпочтете ли вы посидеть с нами в нижней зале? Я думаю, это было бы приятнее и для вас, и для нас.

Я оправился и без колебаний ответил:

— Хорошо.

И я подошел к нему.

Он посторонился, как бы желая дать мне дорогу. Но я отказался от его любезности. Вероятно, он догадался, что то была мера предосторожности с моей стороны и, не настаивая больше, двинулся вперед.

— Позвольте тогда указывать вам дорогу, — пробормотал он.

В передней я на минуту остановился возле той двери, из-за которой я услышал ранее запах духов моей возлюбленной. Но меня вели не в эту комнату и не в следующую, а еще дальше. Старик прошел уже через переднюю и, заметя, что я остановился, сказал мне:

— Сюда, пожалуйста…

По другую сторону передней коридора не было. Такая же дверь, чуть заметная в деревянной отделке стены, вела прямо в огромную комнату, еще гораздо больше передней. От последней ее отделяла таким образом одна стена.

Яркий свет поразил меня. Пятьдесят или шестьдесят свечей горели вдоль стен, и по обе стороны старинного камина стояли еще две больших зажженных лампы на высоких колонках. Камин, украшенный гербом и скульптурными изображениями, был так велик, что на очаге его, казалось, можно было бы зажарить несколько быков разом.

Прямо против входа сидел в кресле другой старик; а рядом с ним какой-то третий, неизвестный мне, человек, как будто несколько моложе первых двух, хотя тоже пожилого уже возраста. Когда я вошел, оба они раскланялись со мною.

Я остановился на пороге, рассчитывая, что это помешает запереть за мною дверь в переднюю. Человек, которого в этом доме я увидел только сейчас, вежливым жестом пригласил меня сесть. Я отрицательно покачал головой.

— Как вам будет угодно! Впрочем, я понимаю вас… — сказал он и поднялся сам со своего места. Голос его звучал каким-то совсем удивительным фальцетом, но, явно, это был голос хозяина…

Отодвинув свое кресло, он сделал шаг в мою сторону. Оба других старика разместились несколько позади него, справа и слева… Да, судя по всему он и был здесь главою дома в действительности…

— Прежде всего, примите, господин капитан, — сказал он, помолчав немного, — мое искреннее извинение. Я нарушил обычай вежливости, потревожил вас во время сна. Но, может быть, вам не спалось? В таком случае я рассчитываю на любезную снисходительность с вашей стороны… — Тут он остановился и, указав на стоявших по сторонам его стариков, продолжал: — За них я также должен просить у вас извинения. Они оба весьма почтенные люди, хотя несколько и отвыкли от общества. Этот недостаток, отразившийся на их обращении, легко объясняется той эпохой, в которую мы живем, и нашим уединенным существованием среди этой пустыни. Я был бы, конечно, в очень затруднительном положении, если бы мне пришлось отвечать за их промахи перед кем-нибудь, чересчур щепетильным или мелочным в вопросах этикета. Мне приятно думать, что вы совсем не такой человек. Позвольте ж, по крайней мере, исправить хотя бы самое существенное нарушение правил вежливости, допущенное по отношению к вам. Когда вы первый любезно назвали себя, ваш собеседник и не подумал, в свою очередь, вам представиться. Я уже заметил ему это и вас теперь прошу отнестись к нему снисходительно. Зовут его виконт Антуан; ему было очень приятно познакомиться с вами. Затем разрешите представить вам его отца — графа Франсуа. Наконец в моем лице вы видите их отца и деда — маркиза Гаспара. Теперь все сказано, и я надеюсь, вы не откажетесь присесть вместе с нами.

Дверь за мною оставалась открытой настежь. Я еще раз оглянулся на нее и, согласно приглашению моего странного хозяина, занял один из стульев. Все остальные тоже сели.

— Как дует, однако, из этой двери! — сказал маркиз Гаспар. Виконт Антуан поспешно поднялся с своего места. Но я предупредил его и, собственноручно закрыв дверь, убедился, что она запирается на простую задвижку.

— Как мне благодарить вас! — воскликнул маркиз. — Право, вы чересчур любезны: мой внук мог прекрасно сделать это.

Я и виконт Антуан заняли наши прежние места. Снова наступила минута молчания, и в это время я окинул взглядом всю залу: все имело здесь далеко не обыденный вид: и старинный камин с горевшим красноватым пламенем поленьев, и стенные подсвечники, и потемневший сводчатый потолок, и великолепная обивка кресел из старого затканного шелка… Но, конечно, все это было мало примечательно сравнительно с тем впечатлением, которое производили эти сверхъестественные люди, сидевшие напротив меня. Я осмотрел по очереди всех трех моих хозяев: двух столетних стариков с большими белыми, как снег, бородами и третьего, который по его словам, был их отцом и дедом. Он выглядел, несомненно, моложе всех. На его бритом лице почти не было морщин, а взгляд быстрых глаз отличался необыкновенною ясностью. Его звонкий голос, резкого, головного оттенка, не дрожал нисколько. И этот человек однако был старшим в семье, ее патриархом, по возрасту не уступавшим, пожалуй, славным праотцам Авраама… Как можно было понять что-нибудь во всем этом?