Виски обожгло ее горло, вдова зажмурилась и две горькие слезы покатились по ее щекам и коснулись влажных губ, она закашлялась, подавившись то ли алкоголем, то ли солеными слезинками, тряхнула брезгливо головой, замахнулась и швырнула стакан на пол. Постояв секунду без движения, сжимая трясущиеся кулаки, хозяйка квартиры свалилась на стул, сгорбилась, как старуха, и, охватив голову руками, громко зарыдала.

Родриго, лениво разлегшийся на диване в гостиной своей квартиры, положив ноги на заставленный пивными банками и пакетами еды стол, смотрел, притихнув, телевизор. Узнав случайно из интернета, что в этот самый день в передаче «Разговор со всеми» будут рассказывать о жизни Мидаса Калано и что в ней лично примет участие Оксана Петренко, конспиратор намеренно остался вечером дома, чтобы не пропустить интервью с белокурой красавицей, хотя подобного рода телевизионные сплетни его совершенно не волновали.

Тем не менее, ему очень захотелось узнать, какие чувства испытывает Оксана после трагедии, и, в частности, что творилось на борту яхты в тот самый момент, когда бизнесмен погибал под океанскими волнами. Ему была интересна каждая, пусть даже незначительная деталь, связанная с убийством, словно это было не жуткое злодеяние, а историческое событие, каждый элемент которого заслуживал отдельного внимания.

Преступление стало для Родриго своеобразным ориентиром, который провел границу между прошлым и настоящим, словно он вдруг вышел из летаргического сна и только сейчас почувствовал себя по-настоящему живым. Убийце искренне казалось, что если бы он не совершил этот поступок, он бы не состоялся как личность и оставался бы аморфным существом, идущим по замкнутому кругу, отчаянно пытаясь выбраться из ловушки и войти в реальность, чтобы отыскать в ней свою собственную сущность. Никакого чувства вины не могло зародиться в его душе, так как преступление он воспринимал как некое судьбоносное явление, сравнимое по значимости чуть ли не с распятием Христа, а, значит, неизбежное и потому оправданное, пусть даже оно шло вразрез с общепринятыми понятиями о морали.

В отличие же от библейского образа, пожертвовавшего собой во имя спасения всего человечества, взяв на себя его грехи, Родриго пожертвовал другим человеком во имя себя самого, порождая новый грех, тем самым ставя себя в центр мироздания, выше всех запретов и возмездия за их нарушение, то есть выше справедливости. А для того, кто пребывает выше справедливости, не существует меры, которая могла бы вогнать его в рамки добра и зла и осудить его за то, что он в них не вписывается.

Тут на экране сменилась картинка и конспиратор, отложив на стол банку пива, сосредоточился и замер, так как закончился очередной короткий эпизод, описывавший последние годы Мидаса, и в кадре блеснула широкая улыбка черноволосой кареглазой телеведущей. Зрители в павильоне тоже притихли, ведущая, сделав сдержанное лицо и понизив голос, объявила, что в студию войдет «человек, без которого рассказ о Мидасе Калано был бы неполным, человек, сумевший ближе всех подойти к его сердцу и увидеть его таким, каким его не видели другие. Этот человек, эта совсем молодая женщина нашла в себе силы, чтобы поведать нам о последних мгновениях Мидаса Калано и о личной трагедии, которую ей довелось пережить. Итак, встречайте, сегодня с нами… Оксана Петренко!»

Красное табло со словом «АПЛОДИСМЕНТЫ» над головами публики на этот раз не зажглось, как это обычно бывало при объявлении гостей. Из-за голубой перегородки в углу вышла девушка с распущенными светлыми волосами, одетая в скромную синюю рубашку и строгий черный костюм, и скованным шагом, цокая тонкими каблуками, пересекла расстояние до двух желтых диванчиков, стоявших на полукруглом помосте в центре студии, за которым лоснился большой плоский экран. Это происходило в такой тишине, что даже было слышно, как многие зрители шепчутся и ерзают на сиденьях, очевидно, в предвкушении драматических признаний.

Любовник Вероники напряг слух и стал заинтриговано, не отрываясь от экрана, глядеть на двух дам, усевшихся на желтые диваны, друг напротив друга. В студии по-прежнему продолжал витать дух тяжелого ожидания и все ждали, словно избавления, начала диалога.

— Во-первых, спасибо, что вы приняли мое приглашение, Оксана, хотя я понимаю, что вам совсем нелегко сейчас, — начала кареглазая ведущая, положив ногу на ногу, и посмотрела любезно на свою гостью.

— Я решила, что будет лучше, если отвечу на все вопросы сама, чтобы за меня не придумали ответы, — зажав ладони между бедрами, придавленным голосом ответила Оксана.

— Вам пришлось пройти через такие сложные испытания, Оксана. Многие люди, которые старше вас, теряются в подобных ситуациях, но вы молодец, держитесь.

— Я стараюсь не падать духом, Елена, — девушка пожала плечами и на ее лице, на котором уже с трудом просматривалась былая непринужденность, ныне искаженная рубцами взрослости, появилась грустная улыбка.

— Наверное, вас очень поддерживают близкие люди, — улыбнулась Елена — было ей за тридцать — и поглядела с материнским сочувствием на свою более молодую собеседницу.

— Да, — кивнула девушка, — родители меня очень сильно поддерживают, без них я не знаю, как бы мне удалось справиться со всем этим кошмаром. Труднее всего было в самые первые дни после прилета, когда на меня накинулась пресса. Тогда было просто невыносимо, я даже поменяла номер телефона, но до меня все равно дозванивались.

— Вас также не раз допрашивала полиция. Это, думаю, было для вас не меньшим стрессом?

— Конечно, — вздохнула светловолосая прелестница и понурила голову, — меня так подробно обо всем расспрашивали, каждую деталь выясняли. Полицейские заставили меня даже пройти проверку на детекторе лжи, чтобы окончательно убедиться, что я им говорю правду. Мне казалось, что я вижу сон открытыми глазами.

— Полиция вас окончательно оставила в покое? Разве они подозревали вас в чем-то?

— Они говорили мне, что проверяют все возможные версии и поэтому им нужно знать как можно больше. Я не знаю в чем меня можно подозревать.

— Вы проявили себя как самый настоящий герой в тот день, Оксана, — ведущая пробежала глазами по своему сценарию, — смогли использовать сигнальную ракету и позвали на помощь, сами пытались спасти Мидаса.

— Я пыталась сделать все, что могла, Мидас за день до этого показывал мне, как стрелять из ракетницы, шутил… — губы девушки задрожали, в ее глазах блеснули слезы и тяжелый комок подступил к ее горлу, — …я ему говорила не нырять…

— Попейте воды, Оксана, не спешите, — Елена привстала и подала своей гостье, закрывшей лицо руками, стакан с водой и погладила ее по плечу, пытаясь успокоить ее.

Зрители в студии снова замерли, словно единой волной, и молча стали слушать отрывистые всхлипы Оксаны, кто-то глядел на нее и искренне сопереживал ей, кто-то, совершенно этого не стесняясь, снимал эту грустную сцену на телефон, а кто-то просто таращился на нее полными праздного любопытства глазами. Не отрывался от экрана и Родриго, но эмоции на его лице были совсем не такими, как у публики в съемочном павильоне. Он хмурил брови, почесывая подбородок, и взирал на белокурую девушку каким-то не то строгим, не то изучающим взглядом, как ученый, который наблюдает за результатами проводимого им эксперимента, будто пытался по ее слезам определить, насколько грандиозен его поступок. Скорбь любовницы Мидаса Калано не вызывала в убийце никакого неудобства, так как он продолжал воспринимать ее лишь как некоего второстепенного элемента, ставшего частью его конспирации по воле случая, а, значит, ее горе было абстрактной производной той же случайности и потому не накладывало на него никакой вины.

— …Вы не знаете, что я тогда испытала, — сквозь слезы, сжимая в дрожащих руках стакан, выдавила из себя Оксана, — …когда твой самый любимый человек,… твоя вторая половина… ты не можешь ничего сделать, он уходит! все вдруг обрывается, часть твоей души уходит вместе с ним…!