А Смерть, выказывая открыто всяческое одобрение горячей ненависти и, чуть скупее, холодной, в тайне гордится второй. Да, хоть она и не имеет большого влияния на нее, холодная ненависть плохо переносит чужое воздействие, ее не купить лестными отзывами или похвалами. Но Смерть знает, что она и так воздаст ей дань, не особо задумываясь над этим. Эта дань будет всего лишь побочным эффектом мести, которую ненависть попытается осуществить во что бы то ни стало…"

— М-да, крайне неприятный побочный эффект для всего живого, не так ли, внучек?..

Темноту и спокойствие императорского дворца разорвал испуганный крик принцессы. Она с ужасом вбежала в опочивальню императрицы, сквозь слезы пытаясь что-то объяснить:

— Мама! Мама! Он уже здесь! Он пришел за мной. Мама! Мама, я боюсь! Мне страшно-о, ма-а-ма-а!

— Что?.. Что… Кина? — судорожно вскочившая мать порывисто обняла дочку. — Что случилось, девочка моя? Кто пришел?

Девочка обхватила мать ручонками и испуганно уткнулась заплаканным личиком ей в грудь, то и дело глубоко всхлипывая. В дверном проеме показались вытянутые лица нянек. Императрица раздраженно махнула рукой, и няньки бесшумно исчезли, тихо переговариваясь между собой о возможных последствиях. Мать гладила дочь по головке и нашептывала на ушко успокаивающие слова. Через несколько минут ручьи слез пересохли, но девочка периодически всхлипывала, не отойдя еще от испуга.

— Кина, что случилось? — ласково спросила мать, заглядывая дочке в глаза.

— Он… он прише-ол… Он скоро забере-от меня-а.

— Кто пришел?

— Я не знаю-у… Он… он… совсем неви-идимый.

— Ты что, приснила что-то плохое, да?

— Мама, ты ведь не отдашь меня ему? Правда? — девочка трогательно сделала грустные глаза. — Ты не отдашь?

— Что ты, Кина, — мать обняла ее еще крепче и вытерла слезы полупрозрачным платком. — Я никому тебя не отдам. Даже самому доброму не отдам. Я всегда буду с тобой.

— Обещаешь?

— Обещаю, — с ласковой улыбкой кивнула императрица.

Девочка постепенно успокоилась и, удобно устроившись в теплых материнских объятиях, уснула тревожным сном испуганного ребенка. Две влажные дорожки, проторенные на милом личике последними слезинками, блестели в нежных отсветах архольтового светильника. Она изредка всхлипывала во сне, но больше не боялась. Императрица, нежно обнимая дочь, еще долго не спала, наблюдая за ней, но под утро и она забылась сном, тоже тревожным. Потому, что мать всегда переживает за свое дитя, разделяя с ним все волнения и печали.

***

В это время, очень далеко от императорского дворца в Сиеле, старый пастух смотрел за стадом коз у подножья Вечных Гор. Было раннее утро. Едва проснувшись, ветер лениво трепал листики деревьев. Покровительственно дарило тепло восходящее солнце, отражаясь льдистыми вершинами могучих гор. Остатки ночного тумана беззащитно таяли под напором властительного светила, отползая в глубокие ущелья и овраги.

Старик принялся за незамысловатый завтрак: молоко, козий сыр и черствые лепешки. Он давно привык к восходам солнца, но не уставал каждый раз восхищаться великолепным зрелищем. Он любовался, как тает легкая туманная дымка, как согреваются озябшие за ночь деревья, как приветствуют светило птицы…

Но вдруг в безмятежное утро незаметно вкрался какой-то диссонанс. Старик насторожился: действительно… какой-то шум, далекий и неясный, но отчего-то страшный и пугающий. К тому же этот шум нарастал, стремительно приближаясь.

Козы, до этого мирно щипавшие траву, испуганно застыли на несколько секунд, а потом в панике начали метаться по лугу, душераздирающе блея. Шум превратился в рев, от которого вибрировала земля и замирало сердце. Старик взглянул на небо и едва не подавился куском сыра: с юга надвигалась огромная черно-сиреневая туча, оставляя за собой яркий густой след красного цвета.

Внезапно рев стих. На секунду. А потом нестерпимая вспышка заставила старика с криком закрыть уши. Через пару мгновений пастуха, словно букашку, швырнуло на землю, вдавив в податливый грунт на пару сантиметров. Земля задрожала в предсмертном экстазе, как соломинки ломались деревья, горы разродились камнепадами, а реки выплеснулись на берег. Барабанные перепонки лопнули, кровь обагрила руки и, струясь по запястьям, капала на землю. Вскоре все затихло…

Одинокая коза, жалобно блея, доверчиво тыкалась мордой в застывшее лицо пастуха. Когда сознание вернулось к нему, он неуверенно сел. Вокруг была мертвая, леденящая душу тишина. Старик крикнул, но тишина оставалась такой же незыблемой. Перед глазами стояла чернота… Чернота и ярко-зеленые круги, переливаясь и медленно тая, уходили в небытие. Старик понял, что оглох и ослеп. Грудь затряслась в судорожных всхлипах. Он снова лег на землю, чтобы тихо умереть. Надсадно болел бок, наверное, сломано пару ребер. Старик почувствовал, что во рту скапливается кровь, и ее становится все больше и больше.

Когда испуганный подпасок, отлучавшийся в деревню за провизией, через сутки вернулся, то увидел труп с измазанным кровью лицом и единственную выжившую козу, надрывно блеющую около него. Потрясенный мальчишка тупо взял козу на веревку и пошел в деревню. Но по дороге эта коза сдохла, ни на минуту не переставая блеять вплоть до самой смерти. Дурной знак, когда скотина непрерывно ревет перед кончиной…

***

Лучи восходящего солнца не любили Дворец Заката. Они огибали его стороной, растворялись в прилегающих зданиях, отражались от вершин гор и доспехов караульных, но лишь малая часть их проникала в узкие стрельчатые окна, застекленные чуть красноватым хрупким хрусталем.

Зато лучи солнца заходящего с радостью впитывались в кровь окон, невероятно разукрашивая внутренние помещения. Фантасмагорией плясали на мраморных стенах, в немыслимых пируэтах выпрыгивая обратно. Весь антураж дворца становился зловеще-торжественным, когда предпоследние красные лучи под определенным углом освещали его. Строгие и невыразительные днем шпили приобретали сходство с яростными копьями, обагренными долгожданной кровью врага, окна походили на зрачки озверевшего от гнева дракона, а каменная кладка казалась непробиваемой чешуей.

Немые зевы арчатых входов становились черными и манящими, как и любая неизвестность. И только стражники, недвижно замершие у стен, разбивали в прах впечатление о встрече с чудовищным, невероятным существом, воплощенном в этом дворце. Да, не зря закат составляет имя этому дворцу. С такой тщательностью подобрано место, материалы и форма, что серое, слегка нелепое в свете дня здание вдруг преображается в неповторимое творение архитектора. Но сейчас стояло раннее утро, и дворец выглядел особенно тускло и мрачно. Тем более что половину неба покрывали серые вялые тучи.

Стражник слегка задремал, оперевшись на ритуальную алебарду, поддавшись вялости и лени неба. И чуть было не пропустил невероятное зрелище: по гулкому пустому коридору что есть силы бежал первый маг Зо-р-Ахиана Роган. Престарелый волшебник, верно, бежал второй раз в жизни, а может и первый — делал он это крайне неуклюже, и, не заметив небольшого выступающего камня, сухо шлепнулся на пол. Выругавшись, он тут же вскочил и побежал дальше, на ходу колдуя над ушибленной рукой.

Стражник проводил чародея ошеломленным взглядом и подумал, что случилось нечто важное, если сам первый маг выбрался из своей каморы и направился к Верховному. Да еще бегом! Стражник осуждающе покачал головой и снова погрузился в свое естественное состояние полудремы, оперевшись на неразлучную с ним, тупую, как обух топора, ритуальную алебарду.