— Да ведь дождь был...

— Лжете! Все эти дни была ясная погода! — резко сказал Салинас.

— Там, внизу, в Барселоне... может быть, и была ясная, а здесь несколько раз лили проливные дожди.

Кармина, чувствовавшая себя неловко, молча слушала напряженный разговор между обоими мужчинами.

— Земля сухая. Вы лжете. — О следе на земле Салинас вспомнил только что и теперь давил на сторожа, пытаясь сбить его с толку и заставить проговориться. — Вы что, не замечаете, что сами себе противоречите? Разве вы не понимаете, что я не верю всем вашим выдумкам — правда в них даже не ночевала.

— Я все вам сказал. Будьте здоровы! — Сторож повернулся и пошел к своей отаре, пасшейся метрах в трехстах от них.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил он у Кармины.

— Нельзя так вести себя с людьми, это бесчеловечно. Ты просто запутал этого несчастного, заставляешь его говорить о том, чего он не знает или же не хочет сказать.

Слова девушки мгновенно охладили адвоката, который собирался догнать сторожа и продолжать свои расспросы, не брезгуя никакими средствами. «Что-то у меня нервы стали сдавать, — подумал он. — Может, действительно я малость перехватил с этим типом, — не знаю, не знаю... Но ясно, что он что-то скрывает, не хочет со мной быть откровенным».

— И потом, что это за уловка со следом? — Кармина продолжала говорить, не скрывая своего осуждения. — К чему вся эта игра? Ты ведь мне ничего о следе не говорил!

— Да я и не очень уверен, что видел его. Как будто и был след... точно не помню... Но я сказал ему об этом, чтобы попытаться ошеломить... заставить его заговорить.

— Ну и ну! Ну и ну! Ты просто возомнил себя Шерлоком Холмсом.

«А все потому, что связался с ученой пигалицей, которая и гроша ломаного не стоит, ничего в реальной жизни не понимает, умеет только теоретизировать, —чуть было не выпалил Салинас. — Способна только рассчитывать математическими методами возможность транспортировки масла, а нужно мне это — как собаке пятая нога».

Кармина, у которой явно испортилось настроение, направилась к «фольксвагену». Она была в джинсах, коротких полусапожках, в длинном голубом пиджаке. Прямые волосы коротко подстрижены, а потому издали ее трудно было отличить от мальчишки, тем более, что и шла она уверенным упругим шагом, как крепкий, хотя и невысокий худенький подросток.

Салинас, с трудом сдерживая раздражение, решил, что пора возвращаться в Барселону.

На обратном пути они поначалу молчали. Стычка из-за сторожа подействовала на обоих так, что разговаривать друг с другом не хотелось. Но постепенно Кармина разговорилась, стала рассказывать о тех временах, когда была студенткой в Калифорнии. В Барселону они приехали уже помирившись.

Салинас довез ее прямо до Педральбес, подвез к дому.

— Спасибо, что проводил! А сейчас мне надо поработать, причем допоздна, а то я очень запустила свои дела. — Кармина произнесла эти слова прежде, чем Салинас остановил машину. — До скорого!

— До свидания, Кармина. — Адвокат прекрасно понял слова девушки и даже не стал пытаться открыть дверь, которую Кармина так изящно захлопнула прямо перед его носом — дверь, ведущую в ее личную жизнь.

Поворотным моментом в жизни Кармины был тот день, когда она потеряла единственного человека, вызывавшего у нее безмерную любовь и уважение, — отца. Было ей тогда четырнадцать лет. Постепенно двое из старших братьев приспособились к новой для них жизни, адаптировались в окружающей их действительности, а вот она никак не могла избавиться от воспоминаний о человеке, рядом с которым ей жилось так счастливо. Матери Кармины с помощью друзей покойного мужа, бывшего учителя истории в школе, удалось получить стипендию для своих сыновей, чтобы они могли продолжать учебу. Кармина испытывала все большее желание жить по своему усмотрению и как ей вздумается. И мать разрешила ей уехать учиться в Соединенные Штаты по студенческому обмену. Так в семнадцать лет девушка очутилась в Сан-Франциско, быстро и благополучно миновав здесь шоковое состояние, вызванное резким переходом от монастырской обстановки провинциальной церковной школы, где она училась в Сории, к бурной студенческой жизни в Калифорнии. Как и следовало ожидать, она тут же приобщилась к ней в полной мере и даже с излишком, испытав на себе все прелести общества хиппи, приучилась даже сама выращивать марихуану для себя и друзей из своей общины-коммуны. Но быстро устав от беспорядочной вольной жизни в общине, которая с самого начала не очень пришлась ей по душе, чем-то напомнив, как это ни странно, стадное существование в монастырской школе-интернате, она без ума влюбилась в профессора, преподававшего в университете химию пищевой промышленности. Профессору, который был на пятнадцать лет старше ее, удалось добиться того, что стажировка Кармины, поначалу рассчитанная на год, была продлена намного больше. Так в ее жизни причудливо перемешались первая настоящая любовь к мужчине с любовью к химии — причем к узко определенному ее разделу, в котором она и специализировалась. Затем девушка увлеклась прикладной химией, окончила докторантуру и была удостоена ученой степени в Берклийском университете — этот титул у всех вызывал глубочайшее почтение.

Но в один прекрасный день в Калифорнию попала группа ученых из Барселонского университета, совершавших поездку с учебными целями. Им удалось убедить Кармину, что их родной город теперь превратился в своего рода Сан-Франциско в Европе. Так как в Штатах девушка не успела еще пустить слишком глубокие корни, она вернулась в Испанию, где ее быстро признали неоспоримым авторитетом в делах, связанных с пищевой химией.

С того момента, как Лафонн предостерег Салу, его, казалось, охватила мания преследования. На совещаниях он теперь говорил только о консервированных сардинах, вине, стиральных порошках... По телефону объяснялся главным образом утвердительными или отрицательными междометиями, произносил самые общие слова. Следовать за ним даже на мотоциклах было все труднее — посредник как блоха перескакивал с автомобиля на автомобиль, пытаясь уйти от слежки, хотя и не видел сыщиков.

Казалось, всю свою природную хитрость он теперь направил на то, чтобы сбить со следа Хуана Пуйга, причем делал это настолько успешно, что экс-чемпион начал всерьез беспокоиться, удастся ли ему узнать что-нибудь новое.

Во вторник, это было 19 января, один из мотоциклистов Пуйга позвонил по телефону из Вика и сообщил, что Сала только что отъехал от конторы на зеленом «рено-18»:

— Он поехал в сторону Барселоны.

— Буду поджидать на въезде на Меридиана[8], — ответил Пуйг.

— Послушай. Номер «рено-18» такой: Б... Он едет один? — перебил сотрудника Пуйг.

— Нет. С ним худенький такой человечек, невысокого росточка.

— Это, должно быть, Жаумет, — сказал Пуйг. — Я их узнаю, как только они появятся.

— Вот еще что. Что касается магнитофонных записей... все впустую... Сала явно что-то учуял, говорит он теперь только о погоде.

— Ладно. Ничего тут не поделаешь! — вздохнул Пуйг.

— Что-нибудь еще?

— Да... да... Ты оставайся возле конторы и записывай номера всех иностранных машин, которые там появятся.

На этот раз Пуйгу повезло: примерно через час с четвертью «рено-18» появился на Меридиана. Хуан поехал за Салой, держась от него на расстоянии, до самого разливочного завода, у которого царило необычайное оживление. Стоянка завода была забита автомашинами, в ворота въехал огромный грузовик с прицепом— он не помещался весь внутри двора, а потому передняя его часть с мотором вылезала на улице за ворота.

Пуйг уселся в одном из крошечных баров, которых здесь, как обычно вокруг предприятий, было множество, и стал выжидать, надеясь, что появится шофер грузовика-мастодонта, на котором был голландский номер.