— Хорошо, я готов подчиняться, — угрюмо проговорил паладин, чеканя слова.

Скоро тушки зайцев были освежеваны и разделаны, тройка самых крупных куропаток ощипана и выпотрошена. Оказалось, что Касавир отлично умеет готовить под костром дичь, фаршированную диким виноградом, обложенную шпиком и завернутую в кленовые листья, недостатка которых в Лоннсвальде, разумеется, не было.[1] Через полтора часа компанию ждал отличный ужин из нежного заячьего мяса на вертеле и запеченных куропаток, достойных королевского стола.

Бишоп пришел в хорошее настроение.

— Да, ничего из того, что подают во Фляге, не сравнится с этим. Под такую изысканную еду хочется наполнить кубок лучшим вином из замкового подвала, послушать хорошую музыку, обнять красотку. — Бишоп подмигнул Касавиру. — А, паладин? Ну-ну, не дуйся. Попроси лучше лейтенанта сыграть нам что-нибудь.

Эйлин не пришлось долго уговаривать. Касавир полулежал на спальном мешке и смотрел, как она играла. Ее пальцы быстро перебирали струны лютни, в глазах отражались блики огня. Или они сами так блестели? У Касавира вдруг появилось чувство нереальности происходящего. Где-то за пределами этого леса уже практически идет война, страдают и гибнут люди, наместники делят власть, лорды и правители заключают сделки. А он лежит здесь, сытый и приятно усталый, вдыхает запах сумеречного леса, смотрит на прекрасную девушку в тусклом свете костра, слушает нежные переливы лютни. Даже присутствие Бишопа его уже не раздражает. Почему это блаженство не может длиться вечно? Впрочем, лучше не задавать себе такие вопросы.

Эйлин предстояло быть на вахте в предутренние часы, как они и уговаривались с Бишопом. Для нее это не составляло труда, ей часто не спалось в такое время. Тихие предрассветные часы были наполнены для нее особым волшебством. Ее душа впитывала его, рождая новые, более сильные песни и заклинания. Но сейчас она была занята не этим. Она просто смотрела на костер, прислушивалась к звукам леса, вдыхала густой, теплый, уже не ночной, но еще не совсем утренний воздух, и в голову ей сами собой приходили какие-то глупые, наивные стишки.

Эйлин взглянула на спящих мужчин. В эту теплую ночь они легли поверх спальных мешков, не укрываясь. Сон Бишопа был неспокойным, как будто он даже во сне то догонял кого-то, то сам убегал. Он никогда не отстегивал на ночь ножны с кинжалом. Касавир лежал на спине, подложив руку под голову. Он снял тяжелый нагрудник, оставшись в одной кольчуге. Тонкая и прочная эльфийская кольчуга на мягкой подкладке обтягивала его рельефную грудь и плечи, как легкий доспех. Дыхание его было глубоким и размеренным. Казалось, не бывает сна безмятежнее. Эйлин задумалась. Что же произошло вчера такого, что заставило ее покраснеть? Он просто сидел рядом и смотрел на нее. Он даже не обнимал ее за талию и не шептал на ушко пошлости, как это делает Бишоп. И все же, смутил ее так, как не удавалось ни одному мужчине. Профессия барда — не для застенчивых девушек, это уж точно.

Вдруг по его лицу словно прошла тень. Касавир зашевелился. Эйлин поспешно отвернулась. Не хватало еще, чтобы он узнал, что она разглядывала его. Он и в самом деле проснулся и, посидев некоторое время в оцепенении на своем ложе, придвинулся к Эйлин и тронул ее за плечо.

— Касавир? — тихо сказала она, стараясь выглядеть непринужденной. — Сейчас моя очередь дежурить.

— Да, я знаю, — ответил он шепотом. — Мне нужно поговорить с тобой. О многом. — Он показал на Бишопа. — Давай отойдем подальше отсюда.

Они отошли к ручью, откуда было хорошо видно лагерь. Касавир сделал несколько больших глотков воды, затем они сели рядом на поваленное дерево.

— О чем ты хотел поговорить, Касавир?

Паладин глубоко вздохнул.

— Я… думал о том, что ты сказала вчера. Ты упрекала меня в том, что я что-то скрываю, не доверяю тебе. Ты права, я действительно многое скрываю, и у меня действительно была причина прийти сюда за Бишопом. Кроме заботы о тебе.

Эйлин молчала. Пару минут Касавир собирался с мыслями и, наконец, заговорил.

— Помнишь, Бишоп спрашивал меня, уж не думаю ли я, что это мой лес? Так вот, он действительно когда-то был моим.

— То есть?

— Я — последний из рода Лоннсборгов, — тихо сказал Касавир.

— Касавир, что ты говоришь? Здешний замок пустует уже, кажется, целую вечность. Удивительно, как он еще не развалился.

— Просто послушай меня, не перебивая, — твердо произнес он. — Я принял решение и доведу дело до конца, даже если это будет стоить мне твоего уважения. Я не могу скрывать это, зная, что ты в любой момент можешь узнать мою историю от кого-то другого.

Касавир рассказал ей о том, как он в юности потерял родителей и волей умирающего отца оказался женатым на прекрасной молоденькой Марбл.

— Значит, у тебя была жена? Но где же она теперь? Что случилось? — стала расспрашивать Эйлин.

Он снова вздохнул.

— Это самая горькая часть моей истории. Незаживающая рана, которую я по глупости нанес сам себе. Но мои страдания — ничто по сравнению с тем, что пришлось испытать моей жене.

Касавир наклонился, зачерпнул воды из ручья и отер лицо.

— Марбл очень любила меня, буквально боготворила, готова была исполнить любой каприз. Несмотря на юные годы, она прекрасно справлялась с делами замка и с прислугой. Любому человеку жизнь с такой женой показалась бы подарком судьбы. Но не мне. Я был семнадцатилетним лоботрясом, когда женился на ней, юной и… неопытной.

Он немного помолчал, оперев локти на колени и глядя на свои чуть дрожащие руки, большие, грубоватые, с выступающими венами. На средний палец левой руки был надет зачарованный перстень, усиливающий божественную ауру, который Эйлин подарила ему после одной заварушки. Он прекрасно чувствовал своего хозяина и начинал светиться, когда паладин испытывал ярость в бою или волнение. Вот и сейчас по его поверхности проползла красноватая змейка.

— В общем, поначалу она меня даже забавляла. Мне было приятно, что юное создание готово угодить мне во всем. Но я не любил ее по-настоящему, да и не был в те годы способен на такое чувство. И в какой-то момент она мне просто наскучила.

Эйлин не смотрела на Касавира. Ее воображение рисовало юную прелестную Марбл, а рядом с ней — молодого наследника замка, искушенного в плотских развлечениях и скучающего со своей женой. Неужели это — о нем, немногословном, внешне абсолютно бесстрастном и откровенно не интересующемся женщинами человеке? Эйлин вспомнила его вчерашний взгляд, который заставил ее застесняться. Нет, в нем не было ничего ТАКОГО, в этом она уверена. Она бы почувствовала. Дело было, скорее, в ней самой.

Касавир продолжал.

— Я стал искать развлечений. Пиры, турниры… острые ощущения. Недостатка в этом не было. — Он смущенно пожал плечами. — Я был молод.

Девушка украдкой взглянула на него. Наверное, он был красив. Высокий широкоплечий парень с густыми, черными, чуть вьющимися волосами, благородным профилем, тонким изгибом бровей, открытым взглядом ярко-голубых глаз и по-юношески пухлыми губами. Страстный, импульсивный, любящий жизнь. Он в чём-то изменился внутренне, но и сейчас ничуть не потерял своей великолепной формы. И ни проблески седины в волосах, ни жесткая складка между бровей, ни мелкие морщинки вокруг уставших печальных глаз не портят его зрелой, суровой мужской привлекательности.

Паладин машинально провел тыльной стороной пальцев по подбородку, раздраженным жестом человека, привыкшего к ежедневному бритью. У Эйлин возникло странное желание прикоснуться и ощутить эту колкость своей ладонью. Она внутренне одернула себя: «Как маленькая, будто взрослого мужчины не видела». А паладин продолжал говорить, тяжело роняя слова.

— Прости меня за то, что я говорю при тебе такие вещи, — сказал он, — поверь, после отца Иварра ты первый человек, которому я это рассказываю. И мне это очень нелегко.