— Не переживай, — спокойно ответила Эйлин, — я не в монастыре воспитывалась.

— Хорошо… если так. Хоть бы раз жена дала мне пощечину или набросилась с руганью. Нет. Она молча терпела все мои выходки, грубость и невнимание к ней. Даже её беременность не остановила меня, последнего отпрыска старинного рода. Однажды я, как обычно, поехал в город. И, как обычно, вернулся утром. Ворота были открыты. Но никто меня не встретил. Ни стражники, ни слуги. Я был более чем удивлен. Войдя во двор, я понял, почему меня не встречали. Все было залито кровью. Повсюду валялись тела. Многие из них обгорели, очевидно, среди нападавших были маги… До сих пор меня преследует этот тошнотворный запах смерти, крови и обгоревших тел. Мгновенно протрезвев, я побежал внутрь замка, в спальню жены.

Касавир закрыл лицо руками. После долгой паузы, отняв руки от лица, он снова заговорил. Его голос звучал глухо и монотонно, взгляд широко открытых глаз был устремлен «в себя». Лишь судорожно сплетенные пальцы с побелевшими от напряжения костяшками, усилившееся свечение перстня и выступившие на лбу капельки пота выдавали его эмоции.

— Она лежала на полу около кровати, в луже крови. Ее одежда была изорвана, а тело буквально искромсано ножом. Она была на седьмом месяце… на меня что-то нашло, я опустился перед ней на колени, стал трясти ее, прижимать ее тело к своей груди, как будто ее можно было оживить. Я ведь до этого никогда не видел настоящей смерти — вот такой, когда разумное, думающее, чувствующее существо вдруг превращается в кусок мяса. Видит бог, я не любил ее, и не виню себя за это, но она и наш ребенок не заслуживали такой смерти. Я, хозяин замка, не смог защитить их. В таком положении меня и нашли двое уцелевших стражников. Они были ранены, но пытались оторвать меня от тела жены, увести. А я продолжал кричать, прижимая ее к себе, пока не охрип и не выплакал все слезы.

Он помолчал и тихо сказал:

— Видимо, тогда я их выплакал на всю жизнь вперед.

Эйлин не в силах была произнести ни слова. Настолько ужасной была картина, представившаяся ее воображению.

— Потом они рассказали мне, как все произошло. На замок напала большая банда разбойников. Их было не меньше полусотни. Тогда в замках не держали большую стражу. Поэтому разбойники легко расправились с ними. Стены замка высоки и прочны, и если бы только ворота были закрыты… но, когда к воротам подъехал всадник, стража решила, что это я, пьяный, не в состоянии вымолвить ни слова. Возможно, бандиты знали о моих привычках. Причин проявлять особую бдительность не было, об этих разбойниках в наших краях никто никогда не слышал. Ворота открыли, и разбойники заполонили двор замка, убивая всех, кто попадался на пути. Стражники были перебиты, большинство слуг разбежалось, а самые верные и те, кто не успел убежать, не смогли избежать смерти. Конечно, все ценное из замка увезли, но это меня уже не интересовало.

Эйлин повернулась к Касавиру и подняла на него влажные глаза.

— Как ужасно, — прошептала она, — как же ты все это вынес?

Касавир удивленно посмотрел на нее.

— Ты спрашиваешь, как это вынес я? Я, из-за которого это все произошло? Отщепенец, опозоривший свое имя и свой род? — Он покачал головой. — Ты удивительный человек.

Эйлин смущенно опустила взгляд.

— Я знаю, мне не понять рыцарских представлений о чести. Я всего лишь приемыш из захолустья. Но, — она взглянула на него, — разве ты своим служением Тиру не искупил этого греха?

Он кивнул.

— Во всяком случае, я старался. Я похоронил жену, разрешил арендаторам пользоваться моими землями и охотничьими угодьями, которыми, по правде, и раньше не интересовался. Потом запечатал двери замка, оставив там свои родовые бумаги. Мне они были не нужны. Наследников, кроме меня, не было. А я решил отказаться от титула и стать паладином, сражаться за веру, хотя и смутно представлял тогда, что это такое. Но за эти пятнадцать лет я сильно изменился, многое понял, открыл в себе способность по-настоящему верить в то, что делаю. И никогда не забывал о том зле, которое совершил. Ты права, мое служение добру и вере было моим искуплением. Больше всего я желал себе смерти в бою, особенно, в первые годы. Но богам почему-то было угодно хранить меня, — он посмотрел на нее, — может быть для того, чтобы сейчас я мог помогать тебе.

— Но почему ты теперь решил рассказать обо всем? Почему мне? — Спросила Эйлин, еще переваривая то, что только что узнала.

Касавир провел рукой по лбу и волосам, стряхивая выступивший пот.

— По двум причинам. Во-первых, из намеков Бишопа я понял, что он определенно что-то знает. Представь, что я подумал, когда узнал что вы идете охотиться в Лоннсвальд. Это хорошее место, здесь много дичи и мало хищников, но… первым делом я решил, что он может рассказать тебе все, что знает, показать мой замок. — Касавир иронично усмехнулся, — сейчас я понимаю, как глупо было так думать. Но я не жалею, что пришел сюда и рассказал тебе обо всем. Рано или поздно я должен был это сделать.

— А вторая причина?

— Пойми меня правильно. Я не из тех, кто может с легкостью нарушить обет, — голос Касавира дрогнул. — Но я хочу забрать свои родовые бумаги из замка. Понимаешь, эти намеки Бишопа, и даже то, что он называет своим лес, который фактически принадлежит мне, — Касавир осекся, — извини, я не собираюсь обвинять его в нечестных намерениях. Но если об этом знает он, то могут знать и другие.

— Откуда ему может быть это известно? Он ведь не из этих мест, — удивилась Эйлин.

Касавир развел руками.

— Кто знает. Когда мне было двадцать лет, он был подростком. Он же тогда работал на какого-то охотника из Сумеречного леса и вполне мог привозить шкуры пум и волков на продажу. Торговля в замке была очень оживленной, как в маленьком городке, мы целые ярмарки устраивали. Он мог увидеть меня и позже узнать. Во всяком случае, в его осведомленности я уверен. Я чувствую.

— Понятно, — произнесла Эйлин, — значит, ты хочешь уберечь свое родовое гнездо.

Касавир кивнул.

— Да. Неважно, собираюсь ли я воспользоваться своими правами, но я не хочу, чтобы правами моих предков воспользовался кто-то другой. Я поступил опрометчиво и теперь хочу исправить эту ошибку. Поскольку пока ничего не известно о чудесном возвращении последнего из Лоннсборгов, значит, бумаги все еще там, под магической защитой. Она устроена так, что отключить ее могу только я, и все же, кто-то мог бы попытаться сломать ее и преуспеть в этом.

Эйлин пристально посмотрела на него.

— И ты хочешь, чтобы я помогла тебе. Тебе нужен кто-то вроде свидетеля. Но почему я?

Касавир удивленно приподнял бровь.

— Ты читаешь мои мысли, Эйлин.

Она махнула рукой.

— Не так уж сложно догадаться. Ответь на мой вопрос, пожалуйста. Ведь это мог быть кто угодно. Ты мог бы разыскать кого-нибудь из своих старых друзей, мог бы взять с собой любого человека, который знаком с тобой лучше, чем я. Хотя бы Катриону.

Касавир покачал головой.

— Не думаю, что кто-то из моих друзей или бывших сослуживцев в Невервинтере захотел бы мне помогать. Да и найти большинство из них не представляется возможным. При таком образе жизни обычно заканчивают плохо. А Катриона… она слишком…

— Привязана к тебе?

— Ну… назовем это так, — он запнулся, — нет, дело не в этом.

Он посмотрел ей в глаза и сделал движение рукой, собираясь взять ее руку, но передумал и сделал неопределенный жест.

— Видишь ли, за то недолгое время, что мы знакомы, я понял, что на тебя можно положиться. Ты зарекомендовала себя, как честный человек. Словом, я никому не могу доверить это дело, кроме тебя. Для меня это очень важно, пойми.

Подумав немного, она кивнула и ответила:

— Хорошо, Касавир, если для тебя важно, чтобы тебе помогла именно я, я сделаю это. А теперь нам надо возвращаться, пока Бишоп не проснулся. Сегодня мы отвезем всю добычу Дункану, и дай бог, чтобы они сошлись в цене. В какое время ты хочешь идти в замок?